2016
год. 26 марта. Мост через реку Парана – государственная граница Бразилии и
Парагвая. Я, четверо моих детей и жена пешком идём по мосту от бразильского
берега к парагвайскому, из города Фос ду Игуасу в город Сьюдад дель Эсте. Нас
никто не останавливает ни на той стороне, ни на этой. Под мостом внизу возле
воды мирно загорают на солнышке кайманы – местная разновидность крокодилов. Через
несколько часов мы так же пешком возвращаемся из Парагвая в Бразилию… на
пограничных постах обоих берегов – у нас ни возникает никаких проблем. Вроде,
как не в другую страну, а в соседнюю деревню сходили.
1979
год. Раннее утро 19 июля. Третья полка плацкартного вагона пассажирского
поезда. Душно и пыльно. Я лежу на третьей полке, потому что дальше Приозёрска
мне не продали билета, а значит, дальше я еду нелегально.
Советским
гражданам запрещено перемещаться по территории своего государства вблизи
государственной границы и находиться там без специального временного разрешения,
согласованного с комитетом государственной безопасности – КГБ СССР. А получить
такое разрешение очень трудная и долгая процедура. При этом в любой момент без
всяких объяснений вам могут отказать.
Станция
Элисенваара. Железнодорожные пути забиты
грузовыми составами: цистернами с газом и нефтью, открытыми платформами с
древесиной и металлом, закрытыми грузовыми вагонами. Мой поезд медленно
начинает набирать скорость. Если бы я собирался пересечь советско-финскую
государственную границу, то Элисенваара для этой операции - наиболее удобное
географическое место. Отсюда до государственной границы ближе всего.
Но
у меня иная цель. Я еду по запретной для меня и моих сограждан зоне. Без
паспорта, без денег, без вещей. Почему? Без паспорта - на всякий случай. Без
денег – потому что они кончились. Без вещей - потому что лето и потому, что еду
ненадолго. Как я собирался вернуться? Не знаю. От Приозерска до Ленинграда у
меня был билет. Дальше - ни туда, ни обратно – не было ничего.
За
грязным немытым окном мелькнула станция Лахденпохья. Солнце уже светило вовсю, когда
мой пассажирский состав проследовал через Хаапалампи. Неумолимо приближалась
цель моего тайного путешествия – Сортавала. Там, за ней, над озером
Кармаланъярви уже маячила гора Паасо, с которой виднелись крыши посёлка Хелюля…
Но туда мне было уже не нужно. Мне до моей цели оставалось 150 метров от
вокзальной площади. Но эти 150 метров мне так и не удалось пройти.
Пограничники!
Внизу по всему вагону началась проверка паспортов. Паспорта, как я уже говорил,
у меня при себе не было. Да, и не помог бы он мне. А вот студенческая зачётка –
была. Ни для чего. Случайно осталась в кармане куртки после возвращения с
практики, с полевых работ. Но и это ничего не решало в моей ситуации. Вжаться в
полку, переждать пограничников и выйти на вокзальную площадь: таков был мой
ближайший план.
Увы,
осуществиться ему было не дано. Народу в вагоне находилось немного. Паспортный
контроль прошёл достаточно быстро. Я был почти уже у цели. Но бдительная женщина
с ребёнком, плаксивой капризной девочкой, сидевшая глубоко внизу подо мной на
нижнем сиденье, подала пограничникам знак рукой и что-то шепнула. Я почувствовал
на своей лодыжке крепкую руку, тащившую меня вниз. От отчаяния я со всей силы ударил
ногой по зелёной фуражке пограничника, которому принадлежала эта рука. Она
отцепилась от меня, но через мгновение солдат начал звать на помощь своих
сослуживцев и громко ругаться…
Сколько
их было я не помню. Вообще, смутно помню все последующие события. Очнулся я в
камере. Вскоре пришёл офицер. Сухонький, ниже меня ростом, лет тридцати пяти. С
фамилией, которую я не забуду никогда – капитан Верёвкин. Явился он с листом
чистой белой бумаги формата А4 и потребовал, чтобы я на нём расписался. Я
расписался, мне было всё равно в тот момент, потому что я понимал, что мне не
позволят пройти те самые 150 метров до цели. Мне уже вообще ничего не позволят.
«Ну,
и дурак!» - довольным голосом произнёс капитан Верёвкин. Фамилия, напоминающая
о смерти через повешение, отметил я, молча, для себя. Он и внешне чем-то
напоминал верёвку с петлёй. «Я теперь на этом листе напечатаю что угодно и
объявлю, что это ты во всём сознался! Во всех злодеяниях! У меня есть твоя
подпись!». Он рассмеялся, довольный своей речью. Мне было всё равно. Капитану
это явно не понравилось, и он снова обратился ко мне: «Ты оказал сопротивление
советским солдатам. Ты незаконно проник в приграничную запретную зону. За все
эти преступления ты арестован. Будешь сотрудничать с нами?» Я продолжал
молчать. «Ты отказываешься сотрудничать с властью. Ну, что ж… Готовься. Тебя
расстреляют. Не сейчас. Завтра. На рассвете. В пять утра за тобой придёт конвой».
«За что? А как же суд?» - я пытался возражать, но получалось как-то вяло, не
убедительно. «Никакого суда для таких негодяев, как ты. Ты будешь застрелен при
попытке к бегству». «Я никуда не побегу». «А нам всё равно: побежишь ты или нет.
В документах будет указано: при попытке к бегству. Не ты первый, не ты
последний. У нас всё отработано». На этом наш разговор завершился. Дверь моей
камеры захлопнулась. Я остался один на один со своими мыслями.
С
чего всё началось? С любви. Я влюбился. Без единого шанса на ответное чувство.
Она не хотела ни встречаться со мной, ни общаться, ни видеть меня. Почему? Всё
просто. Её сердце было занято другим. Там тоже не было взаимности. Это
обстоятельство почему-то не смягчило, а ожесточило её сердце. Поэтому шансов у
меня не было и не могло быть никаких. Мы
не встречались. Общаться со мной она тоже категорически отказывалась. Я всё
понимал, но продолжал искать какие-то пути к сближению, захотелось увидеть
места, в которых она выросла, увидеть её родителей, её дом. Я сказал ей об этом.
Она пожала плечами и хмуро ответила: «Ты никогда не сможешь побывать в моих
краях. Я выросла в приграничной зоне. Без пропуска туда не попасть. А пропуска
тебе никто не выдаст».
Раз
есть нечто невозможное, значит, надо с этим как-то справляться. И я поехал в её
город, зная, что её там нет, и не зная точно: там ли её родители. Короче,
поехал, не зная ничего, кроме адреса, который она сообщила мне сама, считая его
физически недостижимым для меня. И оказалась права. Я добрался до её города. Но
не дошёл до её дома 150 метров от вокзала.
19
июля 1979 года. Это был день моего рождения. Единственный день в моей жизни,
который я провёл в тюремной камере. У меня было много времени до рассвета. Ночь
только начиналась. Я стоял под маленьким зарешеченным тюремным окошком,
находившимся где-то возле самого потолка, и читал наизусть свои стихи о любви,
посвящённые девушке, выросшей в этом самом городе. Влюбившись, я посвятил теме любви
тогда много стихов, памятью слаб не был, и читать стихи мог наизусть часами. Не знаю, слышал ли их кто-нибудь в ту ночь? По
крайней мере охранники в камеру не заглядывали и читать стихи не запрещали. Временами чтение мне надоедало, тогда я
умолкал. Но долго молчать, зная, что очень скоро за тобой придут и, вполне
вероятно, убьют, как это и обещал капитан советских пограничных войск… было
невыносимо. Невыносимо, потому что тебе только что исполнилось 19, и это – твоя
последняя ночь на земле… Как уместить эти два события в своём сознании? Для
чего жил? Зачем умираю? И нужно ли что-то осознавать, если всё равно через
несколько часов тебя не станет – «при попытке к бегству»? А ведь как убедительно
звучит! Побежал. Догнать не смогли, начали стрелять, ну, и как бы убили… в
общем, случайно. Молодец, Верёвкин! Всё верно рассчитал. Кому поверят: трупу
или бдительным доблестным пограничникам, стоящим, как говорится, на страже
интересов советского народа? Объяснил бы кто-нибудь тому народу в чём его
интерес от казни 19-тилетнего юноши?
Шагреневая
кожа времени неумолимо сжималась. Вот и рассвет забрезжил. Послышалось пение первых
утренних птичек. Красиво поют. Душевно. Как они называются? Какая разница?
Теперь уже никакой… Слышишь шаги? Всё громче. Всё ближе. Это солдатские сапоги.
Чёткий, спокойный, размеренный шаг. Это за тобой… За мной? Как? Разве уже пора?
Куда? Мне некуда идти. Я тут никого не знаю. «При попытке к бегству». Какому
бегству? Я не побегу! Не побегу!!!
В
металлической двери заскрежетал ключ. Дверь, как мне показалось, медленно,
очень медленно начала открываться. За ней возникли лица в зелёных фуражках. В камеру
вошли двое солдат, следом за ними – капитан Верёвкин. В руках у него была
какая-то, вероятно, очень важная бумага…
Он
передал её старшине, и скомандовал: «На выход!». Меня вывели во двор. Там уже
стоял крытый автомобиль. Солдаты погрузили в него меня, сели сами, и машина поехала.
Окон внутри салона автомобиля не было. Я не видел куда мы едем, но догадывался
для чего… Невольно вспомнились знаменитые набоковские строчки:
«Бывают ночи:
только лягу,
в Россию поплывет
кровать,
и вот ведут меня к
оврагу,
ведут к оврагу
убивать.
Проснусь, и в
темноте, со стула,
где спички и часы
лежат,
в глаза, как
пристальное дуло,
глядит горящий
циферблат.
Закрыв руками
грудь и шею,-
вот-вот сейчас
пальнет в меня -
я взгляда отвести
не смею
от круга тусклого
огня.
Оцепенелого
сознанья
коснется тиканье
часов,
благополучного
изгнанья
я снова чувствую
покров.
Но сердце, как бы
ты хотело,
чтоб это вправду
было так:
Россия, звезды,
ночь расстрела
и весь в черемухе
овраг».
Мысли в голове
скачут, не останавливаясь уже почти ни на чём. Вот, промелькнула ещё одна шальная:
откроются двери, начнут меня выводить, что если и впрямь – побежать? До финской
границы не так уж и далеко. Есть шанс! Есть! Надо пробовать! Надо бежать! Надо!
Пока живёшь – веришь. Пока веришь – живёшь. «При попытке к бегству» говорите? А
вот, поглядим: кто тут бегать умеет! Ты же бегун на марафонские дистанции! 42
километра 195 метров! Ты же за институт бегал! За «Спартак»! У тебя второе
дыхание открывается после 35 километров? Открывается. Прошлой осенью дистанцию
Ленинград – Пушкин – Ленинград ты как пробежал? Отлично. Не первый, но в «десятке».
Тренер хвалил? Хвалил! Так что не всё потеряно! Не всё! Кажется, куда-то подъезжаем. Готовься. На
старт! Внимание!...
Что это? Опять сортавальский
железнодорожный вокзал? Куда меня ведут? На платформу? К поезду? Вагон дёрнулся
один раз, второй, и пейзаж за окном медленно поплыл в обратном направлении… Снова
мелькнули и исчезли знакомые надписи, но теперь уже в обратном порядке: Хаапалампи,
Лахденпохья, Элисенваара… Наконец, Приозёрск. Здесь конвоиры оставили меня без
присмотра, вернув мне мою студенческую «зачётную книжку». В ней, кстати, в то
время стояли только отличные оценки по всем предметам. Не таким уж кровожадным
оказался товарищ Верёвкин. Век не забуду…
