|
Пухленкин Иван Федотович.
О Сахале: «…это мой дед основал деревню».
Это чисто хантэйская, коренная деревня. Потому что тут все Пухленкины, это мой дед основал деревню, отцовский отец, первый дом он поставил.
...Вот здесь стоял дом. Точно, конечно, счас не определишь, тут дом, вот, стоял наш, и дедки Ивана дом был, они друг против дружки были. Основание, дом вот этот первый был... Это лет 150 – 200, как вот этот дом построен был, не меньше. Отец родился – вот 100 лет считай, да дед, его отец, жил скоко, вырастил сыновей, всё здесь жил... Около 200 лет прошло, как вот этот дом построен был.
...А потом уже сыновья у деда стали строить себе дома. Вот дедки Ивана дом был; дальше – Петра дом и Алексея дом; сюда, вправо, – Захара. Вот тут Захара дом-то – счас Шишкин живёт, Коля, этот дом, туда <в Сытомино> перевезли его.
...У меня отец самый младший из братьев был, и вот этот дом дедушкин достался нам. А остальные братья построили себе, сообща. Потом дети пошли. Вот в Хантах Хиония живёт, Илья вот, сродный брат, слепой, оба глаза выбило ему, сколько лет слепой так живёт он.
О гражданской войне: «…человека увидали – стреляют».
...Селились не возле самой реки, а с километр, полтора. Мать говорит, что боялись к реке близко жить. Вот гражданска война тут начиналась, едут, – гыт, – и стреляют, како судно раньше ходило. Попало, не попало, кто там виноват, не виноват, человека увидали – стреляют. Может поэтому. Так мать мне толковала. У меня мать-то русская.
...Ловили рыбу, а потом садили в сад, в озёра. Оне рыбачили вот тут у Летника, и тут есть такой ручей, вроде озера, сюда садили. И в новом Сахале тоже отгораживали глубоко место, там садили. А зимой вылавливали эту рыбу, у них лошади были, нагружались, ехали в Тобольск продать рыбу эту, купить продукты. Я это не застал, но мать рассказывала, вот так было, отец ходил в обоз туда.
О ханты: «…остяки, как и я».
...Оне лошадей-то держали, а сено косили вручную, и копна таскали вручную. А лошадей держали помногу. У них оленей не было, у них лошади, коровы, овцы. Но картошку они не садили, это как-то не заведёно было, я помню – не пахана деревня была.
...Раньше назывались не ханты, а остяки. Может слыхал – Остяко-вогульский округ. Вот лемпинские – тоже это не ханты, а остяки, как и я. А счас записали всех – ханты, под одну колодку. Которые на оленях ездят – у нас называли самоеды, така нация была. Те же в чумах жили, на оленях ездили, в малицах. А остяки, они почти как русские. Язык-то другой, конечно, и обычай не совсем такой. Я-то обрусел совсем.
...Я даже крещённый был, я в Силиярово крещённый. Она <мать> рассказывала – я в феврале родился, и крестили когда, дак в купель эту... холодна вода, зимой. Весь, гыт, посинел, вытащили. У остяков обычай такой же, как русские почти. Так же в церкву ходили оне.
...Я родился в старых Сахалях в 28-м году, 14 февраля.
О кладбище: «…все здесь… похоронены».
...Отец поймал, попало, – лиса и росомаха. Он бежал-бежал, догонял-догонял – одну догнал, вторую уж не может. Сбросил шубу, нырики сбросил, и в одних носках догонял. Догнал. Пока потный обратно шёл – простыл. А раньше больниц не было – закратил <захаркал>, воспаление лёгких, туберкулёз, и свернулся. 34-х лет. Отец умер у меня в 29-м году, и мне было год, два месяца. Я его путём и не помню.
...Лет 70 тому назад здесь хоронили-то, больше уж. Отец в 29-м году здесь похоронен. Я видал, что у отца крест, это в 39-м, однако, ходил. Жёлтый крест был, и написано: «4-го апреля умер, в 29-м году, было 34 года».
...Все, родня которая, дедушки, бабушки, дяди мои, сродные братовья – все здесь, там-то нигде не похоронены, кроме здешнего места. Тока один вот похороненный, он племянник мне приходится, Лёнькин отец, Пухленкина. И вот оттуда возили, из Старого Сахаля... Километров 7-то есть, вкруговую. Вот счас, дак ещё на лодке увезут, да и всё, а вот осенью, дак я не знаю, как хоронили оне.
...9 дней не собирали, похоронят и всё, никаких не делали. Во время войны особенно. Каки там поминки? Из чего чё сделашь? Куска хлеба-то путём не было. Умер – похоронят, да и всё... Оградки никто не делал тогда. Вот этого лесу-то не было, поди, когда хоронили-то, а счас вон какой лес уже нарос.
О старом Сахале: «Позарастали стёжки-дорожки...»
...Советска-то власть была, а колхозов-то не было ещё. А мать сперва тоже, колхозы организовались, она пока в колхозе не была. Сперва это, божественно, боялась – нельзя, да всё такое. Одна с ребятишками. Но потом уже, поздней пошла... Колхоз был. Картошку садили, рыбу ловили. Рыбартель называлась.
...Здесь травы не было – песок был. Купались, на песке тут всё... А счас чё – ничё счас, всё заросло. Позарастали стёжки-дорожки...
...Здесь, где крапива, домик стоял, малуха называлась... Тут Терлеевский дом был, там Михайловские жили. Здесь дом был – Кандраша Кугаевский жил.
...Этот дедки Алексея дом был. Крылечки все высокие – с маху так не зайдёшь, лесенок 10, не меньше, потому что он полутора дом-то был, как полтора этажа. Там в отдельные двери заходишь, крылечко, а в сторону дверь, и тоже заходишь туда, и там яма сделана – хранить рыбу или мясо, снегу кладут туда. А подполов не было, пола были двойные, чтобы холод оттуда не шёл. Двойной пол, ага, чёрный пол. Дальше дом вот, он дедушкин был, тоже такой же. И вот счас где Шишкин живёт, Николай, тоже отсюда перевезенный, вот здесь стоял дом, но он переделанный, так же был сделан – крылечко высоко. В нижнем этаже у нас магазин был. Полутораэтажный дом.
...Улиц не было. Тут домик, там домик, кто, где сдумал, тот там и поставил. Вот тут школа была с железной крышей, где-то в этом месте, на бугре... А туды вот, дальше маленько, называлась – Жидоковска сопка, там отдельно 2 дома было.
...Тут Конев жил, вот в том дому, отец его, потом он переехал в Сивохребт. А там небольшая избушка была – Араловы жили сперва там, как приехали, в 30-х годах.
...Вот где крапива – всё тут дома были. Там вот конный двор был, вон, в крапиве всё сплошь. Чё тут – ничё не осталось счас уже, ни одного дома, дома-то все перевезли в Сахаль тот. Школу тоже в тот Сахаль перевозили, а потом уже сюда <в Сытомино>, счас вот совхозный садик, угол-то, половина, – вот чё от школы осталось.
«…в этом месте дом был... там родился я».
...Загорожено было всё. Видишь – вон столб стоит сгоревший. Вот этот столб тоже с пазами. Видишь – паз. В деревне никаких перегородок не было, никаких улиц – всё вспахано, дорожки, и всё. Чтоб по отдельности у каждого огород – так не было. Вся деревня огорожена, столбы стояли, загородили заплотником местами, местами жердями, и вот – вкруговую... Всё так и осталось... Скоко лет стоит этот столб... В 39-м, 40-м деревню перевозили – стояло. И вот стоко лет всё стоит ещё.
...Лошадей, коров держали тут, во дворах. Такие, заплотные, были эти дворы, крыш не было таких, а сеном закрыты, и всё. Всё, я смотрю, дак таки были – сверху сена накидывают и зимуют так. А телята, вот тот двор был построен специально. Вот дед Гурьевский строил, Катырова Николая отец тут работал, строил тоже.
...А вот здесь, в этом месте, дом был... там родился я. Его увезли в Селиярово, тот дом.
...Вот здесь дом был Степана Кочалова, потом Терлеева дом был. Там вот Араловы жили, на две половины дом, во второй Зязев жил.
... Десять домов и школа была... Вот где крапива кончатся – и вся деревня.
А колодцев-то совсем не было у нас, не представляли, что колодцы надо. Воду из озера возили, каждый на себе, всяко разно.
О рыбалке, пароходах и Рохмане, который: «…ручейком был».
...В Северный бор ездили – там карасьи озёра. А в основном здесь вот – сетку столкнёшь – варить попадёт. Поставишь на сору, здесь только затоплят – сразу ставишь. Пока не уйдёт вода. А вода уйдёт – вот, та сторона реки, прямо пешком ходили, там лодки были у нас на реке. Ездили всё на гребях же, тогда моторов не было, во сне не видали, не ждали.
...Они летом переезжали в Летники, возле Сахалинки аккурат. Только вода-то уйдёт, туда <в старый Сахаль> попадка-то нету, вот оне и переезжали сюда. Рыбачили здесь, и вон – Шарабай, туда ездили. А осенью, как застывать начинат, – они обратно в деревню уезжали. Я когда здесь жил – уже не переезжали оне, а тут несколько домов оставалось ещё, домика 3 было... у реки дома были построены. Бакенщика избушка стояла. Вот Терлеев дедка жил, долго жил он, – бакена зажигал, ламповые бакена-то были. Рохман-то раньше ручейком был, пароходы здесь ходили. А счас там разработало, здесь мелко стало, здесь не ходят. Вот таки делы.
А больше чё тут – ничё тут больше, не видать ничё, кроме бурьяну... Бегом, босиком сюда, встречать, смотреть пароход приходили из старого Сахаля. Чё тут – километра 3? И пошёл! Бегом. Посмотрим – опять обратно. А он здесь стоит сутками – пока нагрузят дрова... Пароход на дровах работал. Возили дрова, таки метровые, и вот на носилках грузят. Дрова погрузит, потом опять, дальше там, где дрова, останавливается.
«Тугаска… Сытомино… Няша… Ямское…».
...Тугаска тоже хантэйская деревня, деревушка была там, домишков 6-7, не больше. Тоже рыбачили. Тоже они не возле самой реки, так же, как старый Сахаль вот, в сторонке. На реку, возле самой, не строились. Это тоже остяки. А потом, при мне-то, русские большинство жили там. Вот и Ивановы жили там.
...Сытомино, она же небольша была – вот до конторы, и вот, где Герасимов <Вагановы>. Где улицу свалило, да вот эта улица. Домишков 20 тоже, не больше было.
...Няша относилась к нашему колхозу, к Сахалинскому. Там Коневы жили, Морозовы, ещё там – четыре домишка-то было, однако, всего.
...Где-то в 30-х годах Ямское, как сослали вот, организовался... Лес, ничё не было больше. А их привезли вот, сколько людей, – Ямское, Сухое, Сосновка – Вот угодья вам, вот лес, стройтесь. Как хочете, так и живите. Они сами строили всё это, дома-то все.
О Сосновке и Сухом: «…мало осталось живых».
...Гридина-то застал ведь – он тоже сосланный, пацаном привезённый. Так вот, говорит тоже... Вот Сосновка была и Сухое – там большинство умерли, мало осталось живых. Далеко, ни продуктов, нечего нет, так – как хошь, на подножном корму. Я сам лично не видал, в 30-х годах было. Но, говорят, большинство...
...Я помню, пацаном был, что оне убегали обратно, откуда сослали. А их опять хватали, догонят – обратно везут. Которы так с голоду и умирали дорогой. Прибегут тоже, голод... Вот собака ощенится, мы закопам щенят, чтобы не держать, дак оне узнают, что собака ощенилась, да бросили щенят, дак спрашивают – Где? Чтобы им это забрать и хоть поисть. Вот как было. Сильно строго им было.
...Мать, она, хоть кто зайдёт, кусок хлеба есть какой или картошка, – любого нищего накормит. Мать вот жалела. Которы, может, побаивались, таки, побогаче. У меня мать-то бедненька была, дак любого приветит. Они 7 километров от нас жили, приходили к нам. Потом пароходские дрова их заставили пилить в Сахале, в новом-то уже, у нас на квартире жили которы всё. Нормально – люди как люди.
...Обижались, конечно, потому что они жили богато, как назывались раньше – кулаки, вот и ссылали их. Которы, может, батраков держали, рабочих, которы так.
...Ружья не разрешали <спецпереселенцам>, строго было насчёт ружей. У нас даже пацаны с ружьями все, нам никто не запрещал. Где утку убьёшь, где чего.
О «новом» Сахале: «…называли её Некрасовской».
...Вот тут и жили. Скоко я тут – 20 лет прожил, 18. Потом, перед войной, за год или за два, – стали деревню переносить в друго место. Вачиковский бор называтся – вот там построили деревню. Раньше называли её Некрасовской. Назвали, как новая деревня, а потом опять Сахалём стали звать. Это своим, они не привыкли, не понравилось... Там красиво место, в новом Сахале-то, – гора така высока, черемошник, всё там, и ягоды. Красиво, высоко, далёко видать.
...И стали дома строить в 39-м, 40-м ли году, возили лес и рубили. Специально бригада плотников была нанята. А потом война началась – всё заглохло, скоко построили – стоко и осталось... Потом эти дома колхозникам отдали, а которы перевозили со старого Сахаля.
На лодках возили мы, стрежевые неводники, вот как раньше на Тамкатке рыбачили всё, такие вот, большущие, тонн 5, больше, помещатся в этот неводник. Вот – нагрузишь, привезёшь сюда, где Араловых дом вот, туда подвезём. И вот на плечах брёвна таскали на гору сюда. Одному перевезут дом, потом другому, помогут собрать тяжёлое. Я вот тут остальное сам, один всё делал. У нас председателем колхоза Кугаевский Кондраша был, он большинство всё это командовал, потому что мы, молодёжь, не знали так.
О детском труде: «…лямку одел и пошёл… с тринадцати лет».
...Я в старых Сахалях учился в первом классе, а потом в Лемпино в интернате, как хант, сестра моя там же. А потом, 41-й-то и 42-й, учился на Ямском, тоже интернат был, в четвёртом классе. Интернат только для хантов был – с Горшково свозили, кого дальше, и вот тут в интернате жили. Столовая была в этой же школе. Получше жили, в интернате-то, потому что таким давали 250 грамм, а нам, как хантам, по килограмму хлеба давали, в общем, голодными не были. Когда уже не учился, тогда и 250 грамм получал.
...Кончил четыре класса – некогда учиться стало, лямку одел и пошёл... Я с 13-ти лет пошёл рыбачить. Год прорыбачил – я уже звеньевой. Всё, научился. Желанье было. Надо ремонтировать невод – показали. Конечно, трудно было сперва – места не знашь ладом, опыта такого не было. Я один раз сел на задеву, тянул-тянул – сняться не могу. Обрезал невод. И у меня живот, печень, что ли, заболело. Еле-еле домой увезли меня. Я думаю – ну, всё теперь. Надо застрелиться, что ли, и не мучиться. Потом отошло.
«Куда ты денешься? Всё для фронта».
У нас в звене 5 человек, а 4 звена было, где-то человек 20, примерно. Всё солдатки, да которы помладше меня ребятишки. А больше кого? Взрослых никого не было. Вот и ишачили день и ночь, босиком, обуви не было. Дадут нырики, головки одне, а тут, брезент-то, смолой намажешь, она застынет когда, смола-то, – не пропускат, а походил – загибается. Сколько в воде стоишь – столько и воды. Снег, слякоть, а осень... у меня фуфайки путней не было во время войны-то. А куда? Заставляют рыбачить. Куда ты денешься? Всё для фронта. Уполномоченные приедут, попробуй...
Я один раз приехал тоже, вода больша была, ездил-ездил со звеном – 11 килограмм рыбы добыл. Подъезжаю, а покойничек, Герасимов Иван Иванович, он из армии пришёл уже, раненый тоже, отправили уполномоченным его, посмотрел вот – рыбу сдал 11 килограмм, оттолкнул:
– Езжай, пока план не выполнишь – дома нече делать...
А нету, вода большая, рыба разошлась вся. А рыбы надо, вот и шуруют. Потом уже, вода ушла маленько, – рыба появилась, ожили.
...У нас уполномоченный называли, которые там следили, чтобы рыбачили, не филонили. Вместе с нами ездит, чтобы убедиться, что тоней, сколько надо кинули, да всё это. Женщины тоже, отправят женщину каку-нибудь из Совета, и вот они смотрят.
...Я не скажу, что за нами сильно там следили, потому что мы коренно население. Те под комендатурой были, спецпереселенцы которы, за ними следили, мы же свободно, независимы. Нам не запрещали рыбу исть. Сами рыбачим, варим, и домой принесём. Нам давали талоны, солевое там: крупу, муку, сахар – это рыбакам отоварка, на сколько ты сдал рыбы, рублей, на эту сумму дают талоны, чтоб выкупить продукты. Конечно, денег этих не хватало, рыба дешёва была. Половину талонов продашь кому, тем же рыбучастковым, а потом уже выкупишь.
О работе: «...и часов не соблюдали».
...Засольный пункт у нас был, засаливали тут, на берегу, а потом отправляли. С рыбучастка плашкоут, Сытоминского рыбозавода, обработку-то всю они вели. Вот рыбу-то сдают, а они уже там солёну кандалят, отправляют на фронт.
...Коровы, лошади были. Вот здесь косили, и за Рохманом, и с этой стороны... На лошадях возили, так чё они далёко будут? Здесь ставили, места хватало, где поближе...
Мы вот рыбачим, а которы ещё не рыбачат, молодёжь, – сено накосят, копны наделают. Председатель снимат на какой день, чтобы это сено сметать. И опять они копны делают, а мы снова на рыбалку.
У нас выходных не было, ни праздников, ни отпусков, и часов не соблюдали. Круглый год как заведённые часы. Я после армии только узнал, что отпуска есть да выходные... Вот там и рыбачил до армии. В 46-м году мне медаль дали за доблестный труд. Я бригадир лова был.
О «новом» Сахале: «Вот где бугры – там и дома были».
...Вот этот дом дедушки Ивана был, сюда его<в «новый» Сахаль> перевезли, Араловы купили его потом... А там вон – это дедки Петра дом был, тоже перевезенный, его тоже нету счас... Вот где бугры – там и дома были. Здесь улица была... Вот здесь дом – это дедки Алексея был, потом его толи сожгли, толи куда девали. Здесь дом Терлеева был, вот Вити Чернова дом был.
...Уже здесь новы дома рубили, форма эта <четырёхскатная крыша>, счас у Василенкова Игнахи дом этот. У Звягина – тоже отсюда перевёз дом, где Зварыч жил – тоже отсюда.
...Раньше почту-верёвочку возили по этой дороге! А счас заросло всё. На лошадях возили – быстрей почта ходила, каждый день привозили!
...Тут березник нарос... Вот тут наш дом стоял. Всё Пухленкиных дома эти, стары-то... Тут калмыки жили в последнее время. Их в 50 каком-то году увезли обратно, всех на пароход и... На 20 лет ссылали их во время войны-то.
...Там вот, на краю, на стрелочке, – школа была с железной крышей, трубы были – стёк воды. Тут чисто было, счас заросло всё... Хорошая школа, там и учительница жила, там и туалет внутри был. В этой я не учился уже, сестра училась, Василенко Игнаха, покойничек, учился. Из старых Сахалей, потом в новом Сахале была она, стояла... Клуба не было у нас. Так вот, вечёрки собирали в дому у кого-нибудь.
...17 домишков было... Вот улица, и вот сюда, и потом так улица, так тоже улица. Магазин там был... Огороды... И вон там дом ещё стоял. В ту сторону дома стояли ещё... Туды, дальше, вниз, – там скота держали, там конный двор, скотный... Это денник, скот выгоняли со двора, а двор подальше, на бугорке был. Он был г-образный, его увезли.
О Перестройке: «Никому ничё не надо! Всё заросло».
...Рожь сеяли тут тоже, коноплю. Насеяли, весной-то зелень вышла, как снег-то согнало, – гуси напали, отбою нет! Счас бы, так пострелял!.. Пашня это, ага. Картошка была и турнепс садили, турнепс везде садили, и там раскорчёвано тоже, где кладбище, там поле ещё одно. И за Вачиковской – там поле было, там турнепс садили для скота. А счас ничё не садят. Никому ничё не надо! Всё заросло. Счас стараются – кто кого обманет.
...Скоко домов бросили, там надо покупать, строить, в Сытомино-то. Да здесь хуже не было – все угодья и всё было рядом... Это всё скрутили, всё разбомбили. Вот Ямско, Тугаска, Сытомино, Зарям, Кушниково – скоко соединили, и счас... А у каждого колхоза был скот свой, и овец держали и коров и лошадей... а счас – хрен чё там. Разбомбили и толку не дали. А счас – попробуй восстановить всё заново!.. Всё позарастало.
...Колхозы соединили, а потом здесь на лето, на пастбище, привозили коров. И здесь сепаратор, дойка, и доярки жили, а осенью увозили обратно. Вот видишь – здесь сепаратор стоял, вот постамент. Молоко-то каждый день – утро, вечер пропускают, а тама хранилище, ледник был сделан, чтобы сливки не кисли, там стоят, а потом увозят их. Для охлаждения сметаны всё было. Всё тут было.
«Родина-то у меня красивая!»
...Вон озерко карасье, но его затоплят счас. Лодки не стояли – обласа. Чё там – сетку, две, кто поставит. Варить захотел – поехал, посмотрел сетку – свежу уху варит... Место-то, конечно, Родина-то у меня красивая!.. Отсюда в армию ушёл...
...В 49-м я в армию ушёл. Из армии пришёл в 52-м году. У меня мать в Сахалях жила, все там. Я здесь <в Сытомино> лесником устроился. Все переехали оттуда, никого не осталось. А хошь-нехошь – куда денешься?! Потому что колхоз соединили, сёстры в колхозе работали. И там ни магазина, ничего нету. Как они будут жить? Там несколько семей ещё оставалось – Лёнька Пухленкин был, и ещё кто-то, и тоже потом переехали.
|
| 
|
|
