|
Лукичёва Матильда Константиновна.
«Родилась в Тундрино».
Родилась в Тундрино, я с 27-го.
...Церковь не работала уже, клуб там был. Её разрушили ещё в войну. А так она – как стояла, так и стоит, на этом же самом месте. У ней так же окна и крыльцо, парадное и заднее, – всё цело ещё. Внутри только – там сцена сделана, да танцы там были. Ну, вот хотят её открыть снова, чё-то приезжали, посмотрели.
О дядьях: «…в Гражданскую убиты… Они были коммунисты».
...Там у меня два дяди похоронены, тут, у церкви, они ещё в Гражданскую убиты. Это по рассказам отца, что вот там, заходили белые когда, у папы-то два брата – их обоих расстреляли. Одному 17 лет, другому 20. Они были коммунисты. Это в 20-м году их.
...И вот они заходили, мама говорит, в наш дом, там у нас дом хороший, в Тундрино стоял, два брата жили, пятистенный у них, дядя Петя и папа жили. Сразу забрали... Дак вот два брата на бересте и лежат там, в Тундрино, на доске на этой: Димитрий и Моисей... А папу тоже забрали, мать говорила, – увезли в Тобольск. Они со свекровкой-то остались в 21-м году, Феде было год, брату моему.
«А папу мама потом год, два ли не видала».
Мама говорит – Нас даже коров доить не пускали, были патрули их, белогвардейцев. Придут, всё заберут, скота прибьют, и невозможно было никуда выйти.
– А потом, – мама говорит, – я взяла Фёдора и побежала с Тундрино до рыбучастка.
Пришёл пароход. А наши-то когда приехали, красноармейцы-то, – выкинули флаг-то белых. А там ещё купеческий дом был, они собрались, купцы-то, ехать на свой пароход. Их захватили.
– А потом, – мама говорит, – меня поймали: «Ты чья?». «Лукичёва». «Иди, веди нас к себе». А она говорит: «Я чем вас кормить-то буду, у меня уж ничё нету».
А папу мама потом год, два ли не видала. Из Тобольска потом он приехал. Отец раньше писал, Показаньев-то много от него брал записей. Корреспондент Показаньев к отцу приезжал.
Об отце-председателе: «…так и кочевали».
...Во время войны мы жили в Ханты-мансийске, тогда не Ханты-мансийск был, а Остяко-вогульск. Брата у меня взяли в 39-м, он ушёл, как положено по годам, а в 41-м война началась. Отец-то был в годах у нас, ему 50 лет было в войну, его – то сюда, то туда возили, то возьмут, то бронь. То его председателем колхоза, то ещё на какую работу. В Ханты-мансийске мы дожили до 43-го, потом отца отправили в Силиярово председателем колхоза. Вот так и кочевали – куда дадут приказ отцу – туда мы и едем. В Силиярово работали, учились там. На полях, я помню, рожь сеяли, и жали сами и косили.
О Тугаске: «Всё там было, помаленьку».
...В Тугаске я года 2 прожила. Там хозяйств 15 было, небольшая деревня. В колхозе работала. Две, три ли доярки, тогда вручную доили. Телятницы были, свинарка, овец держали. Всё там было, помаленьку... Летом за скотом ходишь, подоишь коров – едем за реку – сено сами ставили. Приедешь – опять коров доить надо, то телят собирать надо. Зимой во дворах сами навоз убирали.
О распрягшемся быке: «Вот така дикость и была!»
Бык даже был, на быке я, помню, возила навоз там! Вот как бы сейчас – взяли, да выбросили. А было гумно, надо отвезти его на эту гору, нигде навоз по сторонам не валялся. Вот я с непривычки наклала, а он у меня, бык, а всё равно не увёз! <Смеётся> Как хватанул – да в лес, тут лес рядом. И распрёгся! И ярмо это распоясалося. Я сижу, реву. Чё делать-то не знаю! На лошадях же сено возили, сами доярки, и скотники за реку ездили, лошади заняты были. А вот бык у нас – телятница вывезет навоз, или доярка, потом другой передаёт. Ещё были калмыки, это в 50-м году, – видимо они обучили этого быка. Вот така дикость и была! У него ярмо, так же оглобли, только дуги не было.
О калмыках: «Чай не напьются… не пойдут работать».
...Калмыки там были. Они недружелюбны, но работали. Любили чай пить. Вот на покос приедешь – они сразу разбирают костёр, начинают чай греть этот. Они чай пьют с солью, с маслом, со сливками. Пока они чай этот согреют! Чай не напьются – они, значит, не пойдут работать. А нам чё? Скорей ведь сено метать надо. А приедешь – ещё коров доить надо. И вот не успеешь тут управиться, как опять...
У нас калмык был бригадир, Борис... Пастаев, что ли? Они, вообще-то, которы-то грамотны. Тугаска Сытоминского колхоза была, вот он едет с отчётом сюда. Был тут Филипп Семёныч <Конев> председателем колхоза. Тут свой бригадир был, вот Николай Толстогузов, покойничек, тоже был бригадиром.
«Еду на рыбалку».
Тогда ещё рыбачили от колхозов, в Каинскую ходили. У меня свекровка была дома – значит мне на рыбалку надо ехать. Сережа у меня был в 52-м году уже, ему годик был. Еду на рыбалку, раз есть с кем оставить. Никаких яслей, ничё не было. Ни отпусков, ничё... Так вот и жили.
...В Тугаске хорошо. Там и озеро, утки там, и телята ходят возле этого озера, и напьются и наедятся, и травы хорошо было, много. Там брусника росла, ягоды. Я помню вот – сором идёшь, Тугаскинским, по берегу, тут смородник сильно хорошо рос. Третьяковска грива. По ягоды ходили, собирали смородину.
О Тугаске: «…земля там, чёрная просто, там всё росло».
Крапивы было много, но картошка исключительно росла. Плодородная земля, сильно хорошая земля там, чёрная просто, там всё росло. У нас вот лук-бутун, дак по 2 гряды, мы даже в Сытомино приносили, так всё хорошо. Может погода, раньше климат такой был. Помидоров-то не садили, это не занимались, потому что некогда было, или ещё не знали, что оно будет расти. И чеснок даже не садили. Только растили огурцы, лук да морковь, репу посеят, редиску. Турнепс хорошо рос там. На Высоком Мысу тоже поля такие были турнепсу, я помню, – хорошо, много. Из школы ходили, убирали там, с Тундрино на Высокий Мыс.
Пешком из Тундрино в Пим <Лянтор?>.
...Рыбучасток был в Тундрино, я и там ещё работала. Ходили в Пим рыбачить. Был тогда Василий Ефимович Ярков, Ивана Гавриловича дядя, вот, ходили, атарму ставили, пешком туда, три весновки. Потом везёшь рыбу оттуда, это в 46-м, 47-м, 48-м году, в 50-м.
«…звероферма-то была ещё с 39-го года».
...А в Сытомино-то я приехала в 50-м году, наверно. Я уж вышла замуж в 51-м, поздно вышла-то, 25-ти лет. Стала на звероферме работать. Звероферма была вот – где кладбище, там она была сначала, у Маленькой речки. Рыбу насолим, вот её полощем в речке, воду оттуда таскали. Эта звероферма-то была ещё с 39-го года, Маланья Ивановна Силина работала...
Я сначала сторожем работала, потом поваром. И вот, посмотрю, что она кормит – мне так хочется к ним подойти! А потом она передала мне эту группу. Я когда у Маланьи Ивановны приняла – мне уже как-то не страшно стало. Я группу наберу – у меня приплод получится. Потом опять надо кого-то поставить, та же вот Лида Пухленкина, как партийная была, из Сахалей привезли её, – надо на группу поставить.
О лисицах и песцах.
...Когда соединили колхозы все – Сахалинский, Кушниковский и Сытоминский – вот три зверофермы, соединили их вместе в 55-м, наверно, вот тогда звероферму сюда и перевезли.
...Были норвежские песцы, голубые песцы и лисицы. Песцов привозили из Лямино, там разводили. Сама ездила в Лямино. Привезла – давай за песцами ходить, приплод пошёл хороший у меня. Этих <лисиц> отдала Катыровой. В 67-м, наверно, году привезли сюда песцов, но их чё-то стало невыгодно держать. Меня опять за алтайскими зверями, за лисицами я поехала.
Потом даже элиты были, на Ленинградский аукцион шли звери, это в 67-м, 68-м году шли звери хорошо, в 77-м, у меня всё время приплод был. На Омскую базу возила, сама сдавала. Тогда от ассоциации тысяч по 50 получали. Ну, в общем, совхоз был не в убытке.
«…и медали есть за работу».
Бригада была хорошая, работали дружно все. Кто-то заболел или кто не мог, ну хотя бы и праздник был, – всегда накормят. Хотя и поваров нет – всё равно сделаем.
...Ягоды сами заготовляли: рябину, бруснику. Крапиву. Эти всё вот – витамины. Морковь садили сами, картошку, всё для зверофермы. Капусту здесь соберём, на поле, поедем на Высокий Мыс – там соберём её. Солили её, силосом, на всю зиму. Затрат немного, потому что в совхозе какой упадок, пала скотина, – она уже идёт на звероферму, её варим. В рыбучастке мы брали рыбу только утиль, лом всякий, дешёвую, там каки-то копейки стоила. А частники сдавали хорошую рыбу. В общем – с кормами хорошо обходились и вовремя кормили, тогда и меха были хороши.
...Лисиц давали мне и медали есть за работу и почётные грамоты. Мы сдавали по 700, по 1000 за год. Мы даже чесали зверей и пух сдавали в колхоз. А то, иначе, вроде как штраф.
О депутатстве.
Я тогда и депутатом была, был Сургутсков <председатель сельсовета>... Как-то сурьёзно подходили к этому делу. Если сессия начинается – дак ты идёшь, аж трясёшься, боишься – что там надо мне сказать? А вдруг я неправильно поработал! Или бригадир – он уже отвечает, сколько нас там собирается депутатов, он же перед каждым отсчитывается, каждый его знает – как он работает, за что его выбрали в депутаты.
О звероферме: «…хорошо дело пошло».
...Когда Быкова стала у нас бригадиром – хорошо дело пошло. Она мастер по обработке, она молодец, она и обработает и примет пушнинку хорошо, знает в этом. Сама обдирала, Огрызков тоже, Саша, вот тот мастер был. Надо правильно и посадить зверя, надо её расправить, надо мех расчесать, всё это надо правильно. А там немножко дефект – всё, это пойдёт вторым или третьим сортом.
Голов по 30 уходило в брак. Нам-то дадут, как работникам... но нам-то по одной дадут, а шло-то остальное куда?! Куда-то уж они там девают... Дояркам давали, лучшим, у них профком тоже, по заявлению... А сначала-то мы вообще не знали никакой вкус в этих зверях. Не носили меха. После войны же это всё, и на меха не было ещё моды этой и спросу не было такого.
«Надо знать характер зверя».
...Я вообще с душой шла работать. Надо знать характер зверя, если он злой – как-то вот иначе подойдёшь к нему. Идёшь, разговаривашь с ней:
– Ты чё у меня дуришь?
Она уже далёко тебя слышит. Любимчики были, у меня вот был Мишка... Ощенилась самачка, а сетки были крупные, где-то щель была там, он упал. Это дело весной было. Посмотрела – нет, нет. Он один у ней был, и вот там, на льду лежал. И вырос, и ещё такой хомячище вырос! Вот его на руки возьмёшь, у меня были даже фотографии где-то с лисичками этими. Есть и злые, конечно, знаешь – он злой, дак к нему иначе подходишь.
Про рыжую лису и бурого медведя.
...Рыжа прибежала, дикая, её хотели скрещивать мы с самцом клеточным, но никак она не поддалась. А потом так она у нас и ушла. Тогда снега большие были, ещё Ваганов работал в то время, и она у нас ушла через ограду.
...Там вот у нас бочка – слив, и, видимо, свинья попала туда, в эту бочку. Ну, он запах почуял и пришёл. Вот Почеганова Людмила, она сторожем была, сказала:
– Медведь был!
И никто не поверил ей:
– Ну, она придумала!
А потом, действительно, он второй раз пришёл, оттащил её, от бочки-то, подальше, а не мог утащить-то. Ну а потом пошли – Соснин, однако, Огрызков, покойный же, мужики-то собрались и всё ж его убили. Тут он, у зверофермы недалёко на этой свинье и сидел.
О закрытии зверофермы: «…никому не нужно стало».
...Сколько при мне бригадиров, сколько председателей сменилось, но я-то всё работала. Поработают – уедут. Звероводы у нас кто оставался – Геральда Петровна, потом она тоже ушла, Люба тоже ушла, Осипова. Елена Степановна вот со мной доработала и Роза Лукичёва, Полкова Валя из поваров. Стали уже сокращать группы.
...В 77-м году привезли новую холодильную камеру, там только оборудовать осталось, поставить. Там бы не маялись, ледники никаки не нужно строить, ничего... И где оно, кто, куда это всё растащили?.. Кому, что нужно было, тот и тащил.
...В 77-м году, в 8-м ли её разрушили. Никто не захотел заниматься этим делом. Я вот оставалась за Быкову сколько раз бригадиром, приду вот:
– Нужно корма!
– Да вы мне, – гыт, – надоели.
Вроде, вот сельское хозяйство, животноводство – нужно, звероферму ненужно было. То мясорубка не работает, то кормов привезти не на чем. Вот и ходишь – просишь. Потом стали меняться директора у нас. Зоотехников не стало. Вот Петрова была, Нина Сергеевна, Терентьев Юрий Семёныч – хорошо шло всё, Михаил Димитрич тогда был ветврачом у нас. Вот эти, стары-то работники работали – Шишкин Валентин Петрович, покойна головушка, – вот и шло. Как ушли – никому не нужно стало. Счас не поймёшь – на что они идут.
«Можно было и норок завести».
...Если б хорошие директора были, как вот Кайдалов Александр Ефимович, – может быть до сих пор существовало, чё-то было бы. А то – одному не нравится, другому не нравится. Никому ни хр... никто не хочет отвечать ни за чё. Вот так и разрушили звероферму, а можно было её держать. Можно было и норок завести, они тоже не очень капризные...
«А ведь всё нашими руками было нажито».
А сельское хозяйство тоже так – то сена нет, то комбикорму нет, то председатель такой – не договорится, сядет, да уедет. Кто как сумет, так и жили. Вот так и дожили. Приедут каки-то молодые... из города приедут, они этого хозяйства не видели – им не нужно, им тока бы каку-то технику приобрести, а что техники-то осталось – ничего, сейчас её растащили из совхоза. И мы проработали по 30 лет и ничё не видим – ни ворот и ничё нет от этого совхоза.
Ничего не осталось. А ведь всё нашими руками было нажито – кажду морковку, кажду картошку растили. Возле зверофермы всё это сами – нам вспашут, мы её посадим, мы её и выкопам. И ездили мы даже в Чимкино – морковь там сеяли для зверей, и картошку садили, всю траву там выкосим. Всё для чего-то старались... И теплица была хорошая, и капусту растили свою и огурчики продавали. Но ведь не все же воруют, в конце концов-то! Боятся, что украдут! Ну, картошку-то, – всю её не выкопают! Разве у нас нет полей, или картошку нельзя посадить?! Школьники-то болтаются, ходют.
«…заинтересованы дети-то были».
Школьники очень хорошо помогали, какой-то план на каждый класс был. Идут и выполняют. Им совхоз каку-то премию выдаёт, что они хорошо потрудились. Вот у меня Сергей с 4-го класса был на покосе – на Ямское уедут, сюда, везде, уже распределяли по классам. И ребёнок-то уже стремился, ему нужно деньги заработать, ему форму нужно купить на чё-то. Если семья у нас, на что родители-то меня оденут? Или ему велисипед надо купить. А на что? Вот он едет, парнишка, заработать на покосе, там лошадей погонят, всё лето работает. Девчонки тут где-то работают, на полеводстве. Как-то заинтересованы дети-то были. А теперь ничего не надо, и дети не занимаются ничем. А потом говорят, что у нас такие алкоголики дети! Они чем займутся-то? Вручную не делают ничё, везде техника.
«…я не знаю – чё в деревне останется».
И технику скоро, может, не нужно будет – нечего собирать будет, и нечего будет пахать. То ли это время, что теперь они уже не хотят работать так, уже им нужно только где-то на машинках печатать, больше ничего. Им не нужно никакого хозяйства, им бы готово привезли – покушали готово. Нет руководителя и, наверное, не будет. «Маяк» теперь! К чему мы идём?! Кто чё тут руководит?! Я теперь понять не могу. Совсем разрушится... я не знаю – чё в деревне останется...
Я вот тут как-то разговаривала с Ибраковым:
– Хотя бы звероферму завели, я бы ещё пришла, помогли бы, кто звероводы. Молодых бы поставили, показали бы как, и стали бы люди работать, мы тоже ведь молодые работали.
Вот – не хотят. А теперь уж не нужно, теперь ни коров, ни лошадей, ничё не остаётся. Придёшь только – охнешь.
...Я вот дойду до дворов, и всё смотрю – где хоть она там, хоть какой кол остался от зверофермы? Ничё нету. Всё сгребли в кучу, и ничего не поймёшь, ничё не знашь. Только похожу, посмотрю... 25 лет проработала там, дак мне же...
(фото)
Это сторожка, это вольер, куда я несу зверей в клетку садить в ящике. А вот ящик – переноска.
Тоже у вольера. Ловлю зверя.
Это Люба Осипова, Роза, а это Рая Чивочина. Это я поймала зверя, тут стою. А сзади клетки вот.
Это мы с работы шли, это вот ледник стоит тут.
Это звери сидят у меня.
|
| 
|
|
