|
Мошкина Александра Христофоровна.
«Я бедная была и неграмотная».
Вообще-то мы спецпереселенцы, мы из Челябинска
Вы с тётей Марусей Ромашовой родственники?
Она мне золовка, моего мужа сестра. Нам было по 20 лет. Так уже нынче сгорбились.
...Всех выслали богатых, а я пришла из бедности к ним. У них лошади 4 было, жеребёнка штуки 3, коров 3-4, и тряпки и писанки, а мне даже не показали их. Они меня в прислуги взяли. Моя мама всё им ткала, мама мастерица, скатерти, холстинку – на полотенцы холст.
...Моей маменьки сестра, её звали Нюрой, красивая, за Серёжку Андрюшина её хотели взять. Её выслали, она и умерла девушкой.
...Я бедная была и неграмотная. Но робила шибко, родителям помогала. Отец отпустит меня к богатым молотить хлеб. Я уеду осенью, по голу, и приеду к зимней Николе. В 3-х, 4-х домах, у того, у другого, богатые были, зажиточные, я у них молочу. Приеду как шубенка чёрная. Всё говорят:
– Ты чё это, эко место ездила?
Надо зарабатывать. И отец брал за меня полпуда за сутки, хлеба, и потом стал сеять, и мы поднялись. Вот я и попала за богатых. Робили шибко. Братишка был помоложе меня на 2 года, отец пошёл по каменной части, он там зарабатывал, а мы дома правим.
«…и нас на выселку».
...Были каки коровы – их взяли в колхоз. А мы опять завели. Как корова отелится – телёнка в колхоз сдавали.
Мы с Игнашей молоды были, нам по 20 лет только. Мы дома года не жили с ним, и нас на выселку. Старики были, по 80 лет, у нас, их оставили дома. А маменьке-то 50 лет было ли, нет? Не помню.
...Это не правительство сослало, а свои, коммунисты. Я ездила через 22 года к своим, домой – их ни одного нет, они все подохли. Пока наше ели, пили – жили. Как всё проели, робить не стали – и подохли. Мне мама как сказывала:
– Все, – гыт, – сдохли, которые нас ссылали.
«Самый лучший народ был выселен».
...Кто хочет кого – и выселят. Вот Паша Курдов, у них трое детей было тоже. Их вовсе даже ни за что сослали, у них даже ничё не было. Да многих, многих... Самый лучший народ был выселен. Нас из дома тоже выселили, кого не надо – того и выгонят. У меня даже одной юбки не было в церковь сходить, а тоже признали зажиточной.
...Нам же ничё не дали из дома везти, только велели брать пилы, топоры. А у нас маменька привезла чугунки, варить чтоб, было есть в чём, мы их все привезли, сейчас даже есть ещё чугун. Приехали совсем голые – пим <валенок> да топорик, да ухват. Плохо жить было.
...Мы зимовали в Романовой, около Чёрного Яра. А потом нас сюда привезли.
О Кунино: «Там были бараки».
...Жили мы на Кунинских песках. Знаете, слыхали? Ну вот. Там были бараки, в земле сделаны. Выковыряли землю, нарубили талу, тал на берегах растёт, и весь этим талом, потом пластами земли. Вот и жили. А блох было – страшно! По 100 штук я из одеяла выбрасывала. И всё я ночью не спала. Мужик рыбачил, а я мерёжу в первое время вязала, день и ночь мерёжу вяжу. И всё его колупаю, чтобы его блохи не ели. Утром встанет – весь, как маком насыпано. Искусанные все. Шибко много было блох. В бараках жили.
О Сытомино: «Поможешь – накормят».
Кое время тут сколько семей жили ещё на квартирах, в Сытоминой. Мы жили у Тимофея Толстогузова, он тоже убитый на войне. Мальцевы жили у Елесиных, я у них ещё помогала. Поможешь – накормят и семье ещё дадут, калачик какой сунут:
– На, унеси домой, хоть накорми семью.
Тяжело жили, тяжело. А потом говорят:
– Дома рубить и ставить.
Это лес был, сами мы его рубили, и сами ставили, переселенцы.
Людей много умерло в то время?
Ой, много! По 12 человек в день возили... Здесь дополна наших. Сейчас, где КБО, вот тут всё было кладбище. А потом кладбище перевели туда, стали на том кладбище хоронить. Ой, много! Ой, много!
О Юшковой: «Я вижу сон – дом горит».
А замерзло сколько! Знашь вот... пойдут чё-нибудь продавать да покупать – и дорогой замёрзнут... Ходили в Сатарино. Андреевна, Юшкова, везли кадочки продавать да сковороды – и дорогой замёрзли. Привезли потом – мёртвые. А у ней трое, четверо ли детей было. Я вижу сон – дом горит, а детишки ихние сидят у окошек. Утром встали – Андреевну привезли, говорят:
– Андреевна замёрзла.
И дети остались сиротами. Дополна их оставалось. Даже не знали родителей.
«Семьями целыми умирали от голода».
У нас семья была, все выжили. У нас Глаша, он был пильщик, ему 24 килограмма давали муки. Денег не давали, тогда мукой платили. А сколько примерло народу! Вот у нас Юшков помер, Гриша тоже помер... Семьями целыми умирали от голода. Чуть, который, маленько ослаб – ему уж больше не встать. Он, всё, – умрёт. Шибко умирало много. У кого мало-мало сила была – дак жили. А силы нет, так сразу ослабнет – вся семья вымрет.
...Плохо жили, плохо. Мы ещё живы, потому что все были в работе. Маму у меня забрали в няньки, а мы все робили.
К вам хорошо относились местные?
Нет уж, нет! Вот был Устин, этот, Марусин сын, дак он бегал – говешами нам головы пробивал. Маменька у меня была ещё не шибко старая, бойкая, свекровь, дак она придёт:
– Ох, сёдня вот той старухе голову проломил Устинка...
Шибко плохо. А которы хорошо относились, которы ещё и помогали, оживили много народу. Наша мама всё бегала по Сытомино – сёдня там ночует, завтра там, да меня ещё сводит:
– Пойдём, Шура, сёдня надо будет там печь вымазать.
А я и пойду печь мазать – каки-нибудь рваненьки голошеньки дадут, то чё-нибудь, рваное – и то ладно нам... Они, которые, спецпереселенцев поддержали, были добрые люди. Хоть кусочек, какой, заробишь, да поешь. Вот Таня Першина, она старуха была, она помогала, когда придёшь – хоть какой кусочек даст.
О местных: «Они не работали».
...Игнаша был на рыбалке, он рыбачить стал... а кто там будет рыбу ловить, если не переселенцы? Никакого народу больше не было.
Тут же местные были жители?
Они не работали... Сразу наших. Наши зимой работали в колхозе – делали бочки, а бочки эти шли в рыбзавод. Вот зиму робят, а к лету на рыбалку. 3 года, пока у меня детей не было, я тоже рыбачила, а потом стала в колхозе работать.
А отсюда тоже ссылали?
Да. И совсем увезли. До сих пор и не слыхать.
«Банных Алексей крысам скормлен».
...Ехали на рыбалку, на Тамкатку. Алексей был такой шутник, он давай песни петь: «Всё по плану, всё по плану, срать велят по килограмму, а есть дают по двести грамм – хрен насерешь килограмм!» Его сразу же забрали и в Тобольской тюрьме крысам скормили. Это у них Шура Банных, у Шуры дочь за Осиповым была, она в Тобольск поехала учиться, и с девушкой познакомилась, села с ней, и вычитала, что Банных Алексей крысам скормлен... Вот какая жизнь.
...Да много, много... Измоденов уж какой был активист, а его тоже забрали, тоже увезли, и тоже нигде не оказался. Емельяновых Ивана, старичок был, тоже забрали... и счас никто не знат. Марта Яковлевна была, немка, – её тоже забрали. У ней два сына осталось, хорошие ребята, два, как портретика... Много делов было, счас всё рассказать – так не дай Бог, всяких. Шибко плохо жили, плохо, чё плохо – то плохо.
О коменданте: «…он хотел меня посадить».
...У нас маменька в комендатуру ходила <отмечаться>, а я не ходила... Был старший посёлка, позвал меня один раз. Я пришла:
– Чё тебе надо? У меня ребёнок болеет.
– Я тебе сказал – иди за мной, неси ребёнка и сама приходи.
В комендатуре была каталажка, и туда хотел меня посадить. Я ему:
– Этого не будет, что ты меня в каталажку посадишь, я не приду.
А здесь же у меня на руках первая девочка:
– Мама, пойдём домой! Мама, пойдём домой!
А он хотел меня посадить... На работу гонит, а ребёнок болел. Они нажили по полной избе, а мы по одному только вырастили, а кто и ни одного не вырастил ребёнка.
«Чуркин Авдей был, он был старший над нами».
...Мы на покосе были на Устье: Мотя Кательникова, я, Надя Мельник, Нюра Пьянко. Переедем на Тамкатку, мужики наши тут рыбачат. А нам не дадут рыбы сварить. Настя Чуркина... Чуркин Авдей был, он был старший над нами, переселенцами. Она даже из камина вытаскивала и выливала под берег <котёл с рыбой>... Чуркина Настасья, жена его, Чуркина... Не давали.
«Даже репейный корень ели».
...Я один раз карточки <талоны на продовольствие> потеряла. Вытрясла бумаги и оставила. А мне говорят:
– Ты чё плачешь?..
Всем питались, всё ели. Даже репейный корень ели... Ягод много было, мы питались этим. И брать не давали, было время указано в какой день брать. А если кто пойдёт раньше – того заберут и ягоду отберут.
Охотились?
Кака охота?! А с чем охотиться?.. Плёнки <петли> ставили на куропаток, питались этим тоже.
«…привезли целый неводник орехов».
Мы ездили на Сивохребт по орехи <кедровые>, тут был один человек, его не ссылали, он так приехал. И узнали, что он белок стрелят. Мы орехи берём, он белок стрелят. Пришли и отобрали ружьё, оставили собаку нам. Хе! Я не забуду! Она, дескать, выручит. А мы набрали полный неводник чистого ореха. Собаку они оставили, что мы поедем – они ещё нас поймают, ещё, может, и орехи бы забрали. Кто их знат? А мужики завертели её, чтоб она не залаяла. А когда выехали на Обь, домой подъезжать, в Сытомино, тогда собаку им выбросили. И она убежала. Понаделали делов! Исть-то ведь все хочут. Вот мы приехали, привезли целый неводник орехов.
«…ладно было».
...Вот так мы жили... Но, всё равно, – были молоды, хорошо было! Казалось. И жили весело. Вечер придёт, соберутся девки, ребята – везде гармошки звенят, ладно было. А вот теперь-то худо... видишь, как сидим.
«…в колхозе хуже жили».
...Кто в рыбзаводе работал, там нырики шили зимой, – обували, одевали, фуфайки давали спецпереселенцам, спецовка была А в колхозе как попало, в колхозе хуже жили. Своё было, а своё ведь износилось живо.
...Первый магазин был в Сытомино, где сельмаг, дак эдак стоял, старый домишко. Ситцу было много, только у нас было брать не на че, нам деньги же не давали. Первый год не платили, потом в неделю 2 рубля дадут... Работали шибко, а не зарабатывали ничё.
Жениться нельзя было на спецпереселенцах?
Нет. Катя Лысенко вышла Ивану Ивановичу в снохи, у него был сын Костя, его сразу, как война, – первого отправили. Нельзя было.
О войне: «Убили Игнашу».
Мы уж тогда ничё жили, до войны. А потом война, забрали наших мужиков, сразу же убили, мой 6 месяцев только выжил... взяли в 43-м году в августе, а в феврале уж убили в 44-м... в Харьковской области, село Александровка. Убили Игнашу... Нас приглашали: «приезжайте на могилу». Как поедешь?
...Шибко мне тяжело было жить. Там жила бы и всё. Вот где оказалась. Теперь осталась одна... из армии не вернулся у меня.
О работе: «…ревём да едем».
...Я на Заряме стаж выробила. Потом, как мужа убили, меня сразу перевели в рыбзавод. До обеда я в колхозе, а после обеда ещё в одну смену. Курочкин тогда работал председателем:
– Отдайте мне Мошкину, отдайте.
Хорошо работали?
Ну конечно! Счас и медаль есть у меня. Я же работала всё в лесу, я не грамотная была. По 6, по 7 кубометров на пару ставили, дрова. В школу дров, в больницу. Эту больницу я ставила. И лес шкурили, и землю насыпали, когда её поставили. Всё делали, всё время работали.
Пока детей у меня не было – я рыбачила три года. А пошла в лабаз, мужа не стало, там всё было. Я стахановка. Всё время работала честно. Лукьянова и я.
А зимой дрова рубили, а который день сено возили. Приедем сено накладывать, как посадят нас – Мохнашка <конь> утащит за километр! Мы бежим пешком за имя. Делов было!.. А нам куда деваться – всё равно пойдём, ревём да идём. Всё мы возили сено в колхозе. Приедем – уж тёмно. Кони хорошие были... всех забрали. Как наших мужей взяли, и коней увели <на фронт>.
О прошлом: «…были молодые, были в силе».
Вот так мы и жили, мучились. Счас здесь потихоньку дотягиваем... Тяжело было шибко жить. Ой, как тяжело! День и ночь ведь робили...
...У меня Витя маленький был, как вечером приду, он придёт из садика:
– Мошки, мама, едят мошки! Его комары едят. Вот так и жили мы с ним. Вырастила его. Видишь – его трактор задавил, я одна осталась. Плохо жить на свете, шибко тяжело.
...Но, всё равно тогда лучше, казалось, жили, потому что были молодые, были в силе, а сейчас вот какие – гнилушки.
«Всё Сталин наделал делов».
...Написать можно библию целую про свою жизнь.
...Теперь мне уже не много, я уж плоха стаю. Сама себя лечу. Теперь мне 87-й доходит.
...Нас увезли сюда, в Сытомино, и мы всё ещё здесь живём.
...Всё Сталин наделал делов.
|
| 
|
|
