В 1944 году
настал фашистскому мучительству конец, и все тронулись обратно.
Старики не
узнали своих мест. Все переменилось. Все как-то уменьшилось. Все было какое-то
серое, ржавое, убитое. И сада не было, и дома не было. Лишь только печка
напомнила о том, что тут некогда стоял их родной дом. Русская печка — она ведь
самая живучая вещь на свете!
Начали
разбирать вражеские блиндажи, бункера, дзоты. Их было много, и все они были
построены по-немецки добротно, из хороших бревен, в несколько накатов. Стали
люди строить себе новое жилье.
— Ну, а мы
что же делать будем? — спросил старик старуху.
— Что
делать? Да как все, — отвечала старуха. — Тоже избу сложим. Что мы,
рыжие, что ли! Накатаем бревен и построим. Подумаешь, великое дело!
Один бог знает,
как старики ухитрились накатать себе бревен и поставить новый сруб. Добрые
соседи, конечно, помогли малость.
Через год
домишко был готов. Ожили дед с бабой.
Ожила и
старая груша: она пустила новые побеги и вновь собиралась привалиться к кровле.
Но вот в
один, как говорится, прекрасный летний день 1946 года в деревню вошли саперы и
разбили свой лагерь…
Каждый день
они выходили в поле и проверяли его пядь за пядью.
И тут беда.
Подошли саперы к усадьбе деда, заработали приборы и вдруг забеспокоились.
Офицер приказал осторожно рыть землю. Когда сняли несколько слоев, открылась
черная яма, коридором уходящая под новый дедов дом. Яма была большая, внутри
обложенная динамитом. А в яме — целый склад фашистских снарядов, густо
смазанных каким-то темным вонючим салом. Снаряды лежали ровными рядами. Их было
много. Очень много.
Саперы
работали тихо. И все было тихо. Офицер посмотрел и так и эдак. Подумал, опять
посмотрел. И приказал кликнуть деда.
— Вот,
дедушка, какое дело, — сказал офицер. — Ты понимаешь, какая история
получается. — ты только не горюй. Вот тебе честное слово советского
офицера… Мы тебя не обидим. Команда у меня боевая. Все есть — и плотники, и
столяры первоклассные. Мы быстро твой дом разберем, отнесем вон туда подальше.
А потом одним махом всю эту нечисть рванем — и дело с концом. Яму зароем,
разровняем и опять твой дом на место поставим. Еще лучше отделаем.
Старик
ничего не ответил. У него отнялся язык.
Прикрыв
страшную находку, офицер с солдатами ушли, обещаясь завтра утром приступить к
операции.
— Ну
что же теперь делать-то будем? — спросил старик старуху.
— А что
делать? — ответила старуха. — Дело ясное. Что мы, рыжие, что ли?
Придется самим.
И она
повернула назад к саду, где была тропинка, что вела к мочилу. Старики с
полуслова поняли друг друга.
Как только солнце
стало садиться, они тихонько открыли страшную яму и приступили к делу. Ночь
стояла белая и лунная. Она словно вступила в сговор со стариками. Осторожно
вынимали они снаряды из ямы и уносили их по тропинке через сад, к мочилу, и там
опускали в воду. Они таскали всю ночь, пока не вынесли последний снаряд.
Когда утром
следующего дня пришли саперы, они увидели старика, лежащего под грушей. Старик
спал как убитый.
Офицер,
посмотрел на захоженную тропинку, ведущую к мочалу, подошел к яме, глянул в нее
и все понял.
Он вошел в
избу. На лавке лежала старуха.
— Бабушка,
а бабушка? — спросил офицер.
Старуха
молчала.
— Бабушка?
— Ну
чего тебе? — прошептала та, словно во сне, не открывая глаз. — А
ежели насчет плотников, так прикажи ты им из этой ямы лес вынуть. Лес дюже
хороший. Дед давно грустит без своей баньки, да и мне без нее тоскливо. Может,
и впрямь поможешь? А?
Видавший
виды офицер тихонько постоял, повернулся и на цыпочках вышел в сад, потом
привалился к земле и крепко задумался.
Задумался
над этой неожиданной историей и я. Нужно иметь в сердце много добра и доброго
согласия с жизнью, чтобы вынести такие страшные беды, когда ты уже старый.
Старый-то так же хочет жить, как и молодой. Но ведь ему труднее начать жизнь
сызнова.
