Журнал
«Нива»
№15 за 1916 год
Просматривая подшивку журнала «Нива»
за 1916 год,я обратил внимание на один рассказ.
Вообще, весь комплект журнала
был посвящён 1-ой мировой войне, здесь в основном сводки с фронта, документы,
фотографии погибших военных, офицерского состава, рисунки, стихи и рассказы о
войне. Но вот этот рассказ… В процессе чтения я несколько раз менял свой взгляд
на тему и концепцию рассказа. Даже сейчас, прочитав, у меня нет в этом полной
ясности.
ЧТО здесь главное?
Конечно, кое что я для себя понял, но пока об этом
не буду говорить, выложив этот рассказ
в
блог. У меня не работает сканер, поэтому пришлось печатать на клавиатуре
компьютера, и, конечно, без написания ТЕМ шрифтом, текст потерял аромат старины,
но тем не менее, он полностью сохранён.
Было бы интересно услышать
мнение других людей после прочтения этого рассказа.
Рассказ Ю.Волина
Спор об орхидеях
С фронта прибыли вещи убитого прапорщика Хворостова. Наше
внимание обратила на себя объёмистая тетрадь, написанная вперемежку чернилами и
карандашом.
– Это его записки, - предположил кто-то.
Сестра Хворостова, показывавшая нам вещи покойного и уже
изучившая их, печально улыбнулась.
- Нет, я тоже думала,
что это Лёвушкины записки, и набросилась на тетрадку. Но это совсем не записки…
Вы будете удивляться, когда узнаете, чем Лёвушка интересовался и занимался там.
Мы с некоторым страхом раскрыли тетрадь.
Один из нас прочёл вслух:
-«Наблюдения над
орхидеями, руководство по уходу за ними и мысли о цветах вообще».
-И вся тетрадь об
этом? – спросил нетерпеливо Милин.
_Вся! – ответила Вера
Хворостова.
Серьёзный и немного угрюмый Курдюмов,
перелистывая
тетрадь, заговорил нервно и
отрывисто:
- Каково? Ну-с,
доложу вам, занятие!... Это под неприятельским огнём, а?... Замечательно!...
Обратите внимание, как это писалось!... Тут чернила, здесь красный карандаш, потом
чёрныё, а вот какая-то тушь…Кажется, самодельные чернила из сажи!
И всё об орхидеях! Об орхидеях, изволите ли видеть!... Где
писалось-то? В походе! Где-нибудь на постое в какой-нибудь грязной крестьянской
избе! А то, может быть, под открытым небом, на пушке вместо стола!... Или в
окопе , на барабане… Кто знает?
Может
быть на самом поле сражения! … Может быть, за минуту перед тем, как разорвался
над его головой снаряд, Лёвушка Хворостов дописывал разведённой сажей вот эти
последние строки! И о чём? Подумайте только, о чём! Об орхидеях! Тут смерть…
тут ад, а он об уходе за орхидеями!... Нет, это просто уму непостижимо!...
Несколько минут длилось молчание. Тетрадь переходила от
одного к другому. Её рассматривали со всех сторон, изучали каждое пятнышко на ней,
изменения в почерке. Молча передавали её друг другу, но во взглядах можно было
прочесть одну мысль, одно общее для всех, и всех поразившее наблюдение: часто и
резко менялся почерк, менялись сорта чернил и цвет карандашей, то стройными
колоннами стояли строчки, то беспорядочно расходились в разные стороны, - но
ровно, отчётливо и ясно было содержание тетради; прерванные на полуслове фразы
заканчивались потом, - может быть, через много дней, может быть на новой
позиции! Спокойно и уверенно, как-будто не было перерыва.
Спор разгорелся
внезапно и сразу в повышенном тоне. Казалось, молчаливое раздумье утомило и
испугало каждого из нас и всех вместе. Заговорили громко, возбуждённо, стараясь
рассеять настроение жути и почти мистического страха перед чёрной замасленной
тетрадкой.
- Ну, вот! –
воскликнул Фатеев, молодой художник, - А нас, людей тыла, упрекают и называют
чуть ли не эгоистами, если мы занимаемся в эти дни чистым искусством!... Ну,
вот! Человек на
фронте,
под неприятельским огнём, продолжает дело,
которое считает своим, думает об «уходе за орхидеями»… Разве это не указание
нам?
- Несомненно! –
горячо подхватил поэт Ксендзовский. – В этом указание нам. Прекрасное вечно.
Искусство выше всего, даже самой жизни. Война кончится, и человечество снова
придёт к орхидеям, к исканию красоты. И в стремлении к своим вековечным и
высочайшим целям человечество не должно терять ни одного часа времени! Что ж из
того, что мир человеческий потрясён громом орудий и залит океаном крови!
Стоящие на страже красоты, ведущие
человечество к достижениям вечным должны продолжать своё дело. Это их долг, а
совсем не их привилегия! Это не эгоизм, а напротив, высшая форма
самопожертвования… Воспевать орхидеи, когда смерть нависает сверху и теснит со
всех сторон… Понимаете ли вы, какая
красота духовная в этом?... Какой яркий пример для нас, живущих в тепле
и покое и часто опускающих руки, бросающих дело своей жизни от отдалённых
отголосков той бури, в центре которой
он
жил и пал! О, конечно, это урок нам!
Хмуро, почти сердито заговорил Курдюмов:
- Урок. Да только
понятный вами, почтенные, шиворот на выворот!
- То есть как? Что
вы хотите сказать?
- А то, что это
упрёк, жестокий упрёк вам, в уюте и тепле тыла думающим об орхидеях…
- Парадокс!
- Нисколько!... Как
вы не можете понять, что ему можно, а нам с вами нельзя!... Ему не надо думать
о войне, ведь он действует!... Он телом принадлежит войне, и этим окупается
свобода его души. А мы должны душой принадлежать войне, ибо наше тело в
надёжной безопасности тыла… Если он думает об орхидеях, это поразительное
возвышение духа. Если мы будем думать об орхидеях, это – преступление. Ясно?
- Ясно, но неверно!
Отозвался Фатеев.
Спор обострялся.
Для нас всех, собравшихся в этот вечер у Веры Хворостовой,
этот спор был необычным обменом мнений по какому-нибудь злободневному вопросу.
Речь шла о самом важном для нас и о самом мучительном.
У каждого из нас, споривших, была своя «орхидея». У одного –
живопись, у другого – поэзия, у третьего – театр, а у строгого Курдюмова –
отвлечённая наука. И все мы переживали трагедию раздвоения в скорбные дни
военной тревоги. И каждого из нас влекла его «орхидея», и всех нас полонила
тревога.
Мы метались от того, что было нашим , к тому, что было
общим, от того, что мы считали
вечным, к кровавой суете минуты. И всегда неспокойна была
наша совесть. И всегда жило в нас сознание невыполненного долга : то перед
делом родины, то перед делом своей жизни. Поэтому был особенно нервен и остёр
наш спор. Споря и отстаивая свой взгляд, каждый из нас хотел однако не убедить
другого, а напротив, быть побеждённым, быть убеждённым, увидеть ложь в своих
доказательствах и уверовать
в
неопровержимую правду противника. Так всегда в споре. Чем меньше верят спорщики
в истину своих утверждений, тем упорнее и настойчивее спорят они.
Мы спорили долго и, конечно, ни к какому выводу не пришли. И
стали все злые, угрюмые. Каждый злился на противников, которые не сумели
опровергнуть его утверждений, но не смогли и утвердить его в них. Одна только
Вера Хворостова не принимала участия в споре. Она всё время тихо сидела в
стороне и внимательно читала рукопись, вызвавшую наш спор. Когда же наш спор
сам собой прекратился, она заговорила:
- Господа! Вот тут в
главе «Мысли о цветах вообще» есть одно место прямо относящееся к тому, о чём
вы спорите. Хотите послушать?»
- Читайте!
Девушка спокойно прочла:
- «Дым опасен для
цветов. На поле сражения и даже в окрестностях цветы быстро блекнут и увядают.
Чуткие к малейшим колебаниям атмосферы, они даже в отдалении чувствуют
вторжение враждебного элемента и тихо умирают, почуяв дым пороха. В атмосфере
войны разведение цветов неуместно и неплодотворно.
Даже в теплицы проникает запах порохового дыма, и никакой
уход не охранит цветы от преждевременной смерти. Цветы, выращенные в атмосфере
войны, нежизнеспособны и отнюдь не могут служить улучшению породы. Любителям
цветов рекомендуется
выждать
очищения атмосферы от дыма и копоти войны».
- Слыхали? - С тихой
улыбкой произнесла Хворостова, прочитав эти строчки. После короткого молчания
она прибавила:
- Так говорит
Лёвушка, настоящий любитель цветов… Любя цветы, он умер за отечество и, умирая
за отечество, думал о цветах, Мне кажется, он был
счастливее вас…
Никто из нас не отозвался.
И больше не говорили мы в тот вечер об орхидеях…
