|
Последний из
сартаева рода
Мой разум
кипит, когда я вспоминаю все это! Но я заставлю свой язык рассказать вам все,
что было.
Слушайте все!
Имя мое – Джалык. Я – сын Бурнака, сына Ташкая, из
Сартаева рода. Моя тамга – хвост лисицы. И я был когда-то не последним воином.
Да. Меня называли прежде и аксакалом и бием. И я когда-то жил хорошо. Кибитка
моя стояла близ высокого холма Чиялы-Туб. Стада мои паслись под надзором одного
главного пастуха, которого я поставил башлыком над остальными. Он был из народа
джунгар и мог хорошо видеть ночью, потому что не клал в шурпу соль. Он был взят
мною в ясыр. Он попробовал бежать – я поймал его. Я прибил его ухо к деревянной
колоде, из которой поят лошадей. Я сделал его своим рабом. Это – хорошо.
Я был молодым и сильным. Я мог легко носить в руках
двухлетнего жеребенка Когда родился мой первый сын, мне было столько лет,
сколько будет восемь раз по четыре и еще один год.
Я имел трех жен. Они стлали дня меня мягкий палас,
когда я, опьянев от выпитого кумыса, ложился отдыхать. Я выезжал со своим
соколом на охоту. Я пил кумыс Я веселился. Да, я жил.
Когда туря-Менгу послал мне свою басму – я отослал ее
обратно, И еще прибавил к этому надломленную стрелу и мертвую мышь. Я смеялся
над ним. Я сам имел свой пернач и тамгу. Я сам ими мог распоряжаться, как мне
было угодно. Я был и аксакалом и бием.
Хха! туря-Менгу наелся грязи!
Для того, чтобы отомстить, он собрал своих сарбазов и
пошел на меня войной. Джумран! Он остановился на правом берегу Ак-су и приказал
своим глупым сарбазам кричать: «Ур! ур!» Мои люди много смеялись и свистали в
ответ, прижимая к губам пальцы.
Потом моя стрела скоро нашла горло туря-Менгу, и он
утонул в реке.
Так было.
Вот так я жил, пока не пришел Тимер со своими мурзами
и атабеками.
Слушайте все!
Я расскажу вам о своих детях. Их было двое. Это были
два сына.
Когда родился первый, я дал ему имя – Кармасан.
Второго же я назвал Сермасаном, в память брата моего отца.
Их нет теперь.
Они ушли от силы света.
Но имена их огнем выжжены в моем сердце!
Смерть – есть чаша, из которой все живущее вынуждено
пить.
Я скажу:
Они нисколько не походили друг на друга, хотя и были
дети одной матери, имя и торой было Улькун.
Старший был выше брата на полголовы и имел такие
глаза, как хорошо созревшие ягоды смородины после дождя.
Он всегда смел и отважен, как раненый беркут. Я видел
после:
Барласы Тимера убили под ним коня. Уже аркан мурзы
Кутлубека готовился опуститься на его шею. Но он вскочил, схватил Кутлубека и
прыгнул с ним вниз со скалы в воду.
Его кистень разбивал одетые в железо головы атабеков,
точно спелые орехи. За всю свою жизнь видел только шесть промахов своей стрелы.
Он был егет.
Еще – Сермасан.
Видали ли вы когда-нибудь молодую надречную осокорь?
Она стоит прямо потому, что она стройная. Да. И если ее качает ветром, она
качается мягко. Она – всегда красивая. Щупай. Вот такой же был и мой Сермасан.
Он услаждал мой слух своими песнями, он хорошо умел играть на курае. Он был и
певцом и храбрым воином. И это было хорошо. Я любил его. Я любил их обоих. Они
были мои дети, они были славные богатыри, имена их остались навечно,
О, Боже! Ниспошли на них милость твою!
Слушайте:
Аксакал Кара-Абыз имел дочь, которая затмевала своей
красотой даже летнюю дуну. Ее волосы были много чернее, чем крыло ворона. Но
цвет се лица был не желтее, чем свежий крут из овечьего молока. И когда
смотрела она - то жар светился в ее глазах.
Гурия!
Ее имя было - Айбикэ. Она не красила брови и ногти в
черное и красное. Она была молода и красива.
И вот:
Я увидел ее; я сказал своему сыну Кармасану:
– Сын мой! Твой брат еще молод. А ты знаешь, что по ту
сторону Ак-су живет аксакал Кара-Абыз. У него есть дочь – Айбикэ. Рожденный
женщиной – ищет женщину, чтобы дать себе подобных!
Такие слова я сказал Кармасану. И он понял меня, он не
сказал «не знаю». Он не сказал также и «не хочу». Он был мне сын.
– Я послал Кара-Абызу три табуна овец и полтабуна
кобылиц. Я дал жену Кармасану.
И я устроил большую свадьбу. Мои гости пили мед, пили
кумыс. Они пели разные песни, пока не явился вестовой.
О, Боже! Дай терпенья!
Мысли мои путаются, как мокрые волосы в хвосте
паршивого коня. Но я буду терпелив, я буду говорить до конца.
Итак:
Мы сидели, мы пили мед, мы пили кумыс, мы пировали.
Все было хорошо. Настал вечер.
Когда затихли песни, я слышал: где-то звонко доили
кобылиц и трещали в траве зеленые кузнечики. Я встал. Я пошел. Все было
спокойно, как нужно. Я взглянул на небо: там не было туч. В вышине сверкал
Ете-йондоз (Семизвездие), который так походит на опрокинутый черпак для кумыса.
Все звезды его горели точно драгоценные камни, что так искусно вправляют в
рукоятки мечей черчекские мастера. Да все было спокойно вокруг, но я что-то
ждал, чего-то боялся.
И вот явился он: первый вестовой. Я помню: под ним был
усталый жеребец. С боков его бежала горько пахнувшая пена на землю.
Вот что говорил вестовой. Он сказал мне:
– Туря! Я еду из Баракова аймака, что лежит подле
большого сырта Ябык-Карагая. Я принес весть. Хан Тимер – да ослепнут его глаза!
– идет сюда с полуденной стороны. Он ведет с собою много сарбазов и барласов.
Да. Их столько, сколько может быть дурных мух в сухое жаркое лето. И с ним его
мурзы и атабеки. Они идут сюда через горы. Их зеленые знамена уже видны по эту
сторону Яика.
Вот такие вести услышал я от него. И я не сделал в
своих глазах огонь, я не рассердился на этого бедного вестового. Я не приказал
отрезать ему язык и повесить на шею за его худые вести.
Нет! Я ввел его в свою кибитку, я накормил его. Он был
моим гостем. Я поступил хорошо?
* * *
Вестовой принес не ложные вести. Так и было. Они
пришли.
Это случилось в ту пору, когда перестает куковать в
лесу бессемейная кукушка.
Собаки! Псы! Они были тьма и двигались как тьма. Их
было много. Мой раб джунгар – да будет имя его вонючим! – убежал к ним, чтобы
показать брод через Ак-су. Тогда они взяли кожаные турсуки, они наполнили их
воздухом, они привязали к своим седлам по одному с каждого бока. Они перешли
Ак-су.
Я увидел их скрипучие арбы впервые за ближним тюбяком,
что находится вправо от Чиялы-Туб. Они были от меня на расстоянии трех полетов
стрелы, но я видел их лица, я понял:
Они несли смерть и рабство.
Я знал:
Их лошади и верблюды выпьют и загрязнят нашу воду,
потопчут наши степи.
Я ушел. Я молился святому Хусейн-беку из земли
Туркестан, но он не слышал меня. Я обратился к Кадыр-эль-Исламу, но он не
явился, чтобы защищать наши кибитки. Мы были одни.
Тогда я встал, тогда я воскликнул:
– Смерть врагу!
Я увидел перед собой Кармасана и Сермасана. Они оба
дышали горячо. Их глаза говорили:
Вперед!
И мои пошли.
Мы отправили далеко за полночь от места Чиялы-Туб наши
кибитки и угнали стада. Мы кликнули всех мужчин, которые могли владеть
буздыканом и мечом. Мы составили алай. Нас собралось не так много, как барласов
Тимера, но каждый из нас был храбрым воином.
Я знаю:
В сердце каждого из нас тогда кипели отвага и
ненависть. Мы шли защищать свои леса, защищать свои степи. Мы не хотели рабства.
И когда явился к нам баскак Тимера и потребовал от нас «землю и воду» – я
отпустил его обратно. Нет. Я приказал его вымазать медом и посадить в
муравейник. Ха! Как он визжал тогда! Точно щенок, когда ударят его палкой!
А как мы дрались!
Я не раз ломал свои копья о крепкие щиты атабеков. Я
не раз заставлял их грызть и царапать ногтями ее. Остроту своей сабли я
испробовал о головы и сотенных, и темников, и простых сарбазов.
Сам Тимер – да жалит его змея! – слышал свист моей
стрелы.
Ах-хай! Я знал, что такое решимость и верный удар с
левого плеча!
Я видел Кармасана: он голыми руками изорвал бехтерь
Тургутбея, как будто это был ветхая рубаха из верблюжьей шерсти. Да. Его рука
была тяжелее и крепче, чем копыто лося. Кулаки его сжимались только для того,
чтобы душить. Он заставил умереть многих батырей Тимера!
Сермасан!
Он был со мной, я видел: его сабля резво порхала среди
вражеских клинков. Конь его часто вздымался на дыбы, чтобы кусать лицо врага...
Мы дрались.
Мы были все выносливы, мы были храбры, мы были яу. О
нас пели песни. Но нас мало, и мы отступали. Нет, нет! Мы не бежали!
* * *
Я вам скажу:
Когда рана в живот или грудь – смерть. Будь то конь
или воин.
Кармасан и Сермасан!
Зачем я буду говорить о том, что вы умерли?
Знайте:
Я оставил людям о вас хорошую память. Ведь вам, за
Ак-су, текут две реки, которые извиваются, как серебряная надпись из Аль-Корана
над преддверием Газиевой мечети. У них тогда еще не было имен, мы их никак не
называли. И вот я дал ваши имена, я похоронил вас там!
Дети мои!
Да будет над вами милость пророка!
А потом:
Я ушел. Я отомстил за вас. Да, я не брал никого в
полон, я только убивал.
Стоны поверженного врага – приятны воину. Слова о
пощаде веселят его сердце. Кто скажет, что это не так?
Но я заткнул свои уши ненавистью, и в глазах моих
сверкала месть. Да, да. Я не брал никого в полон, я только убивал. Я вырывал
всем глаза, я клал туда соль, я зарывал в землю. И это было хорошо. За это
враги прозвали меня: разбойник.
Ай-хай, как я мстил!
Знайте все: это я с Тятигасом переплыл темной ночью
Дим во дни весеннего разлива и убил Улукая! Он лежал у костра, окруженный
своими батырами. Но наши руки были достаточно крепки еще в то время, чтобы
заставить их умереть. А их было в пять раз больше, чем нас. Нас же было только
двое и ночь.
Ха! Как нам было тогда весело!
Мы убили их всех, мы обрезали им уши и бросили в
горячую золу костра. Мы были победителями!
Помню:
Я встретил Тугай-бея. Он ехал куда-то один в
сопровождении молодого джуры. Проклятье! Он осмелился еще кричать мне худые
слова, ядовитые, как корень аксыргака. И я сделал то, что нужно было сделать. Я
погнал своего коня, я настиг его, я отрезал ему голову!.. А потом, – знайте,
люди! – я отослал эту голову самому Тимеру, – да спалит его огонь! – которого
за хромую ногу прозвали Аксаком.
Вот что я сделал.
Я мстил.
Враги мои страшились меня больше, чем заяц коршуна.
Они поворачивали мне свою спину еще прежде, чем я успевал взмахнуть своим
буздыханом. Уже при одном упоминании моего имени они начинали дрожать, как дрожат
глупые маленькие жеребята, когда заслышат голос волка.
Ха-ха! Они меня назвали: разбойник!
Трусы! Выгребная яма – вам могила!
* * *
Судьба родившегося в год барса подобна весеннему вару,
изменчивому, как женщина, которая есть и тепло и холод. Это – так.
Но я скажу:
– Горькое и сладкое узнает только отведавший.
Вот дорога моей судьбы привела меня наконец уже к
закату солнца и мне ничего не нужно. Для меня все прошло. Я лишился своей
кибитки, лишился своих стад лишился всего. Теперь я бездомная собака,
подбирающая обглоданные кости. Я – барсук, потерявший свою нору.
Я брожу теперь из коша в кош и греюсь подле чужого
огня. Мне дают только одну баранью лопатку за чужим котлом. Я ношу также чужой
халат и спать ложусь на чужую кошму.
У меня ничего нет!
Я – нищий.
Где мои друзья, руки которых когда-то лежали в моих
руках?
Их нет.
Где батыр Сарым? Где Тятигас? Где Хани Углан?
Они ушли. Их глаза уже давно протекли в землю.
Я – один. Я – последний из Сартаева рода.
Но знайте:
Я был не последним воином!
Меня прежде называли и аксакалом и бием.
Да.
А теперь я стар. Я умру.
Да будет так.
| 
