Мои родные ветераны

  Сколько уже написано о ветеранах Великой Отечественной войны, да всё о героях, да о героях. Справедливо… Они были примером, на них равнялись. Их приключения были самыми яркими, что тут спорить. А что же обычные, рядовые, тянувшие тяжёлую колесницу войны, горе мыкавшие, но подвигов не совершившие, которых подхватило бурное течение и несло, и несло… Кому что выпало, как говорят – судьба, а вернее, человек становится заложником стечения обстоятельств. У этих задача была одна – не утонуть зря, коли на подвиг судьба не сподвигла. Оно и в мирной жизни с этой судьбой бороться порой невозможно, а уж в критической ситуации, нормальный человек стремится, хотя бы не уронить человеческое достоинство, а если погибать – это как получится, кому как повезёт.

  Среди четверых братьев Скуратовых, младший Алексей 1914 года рождения, пропал без вести в августе 41-го в Белоруссии. Он служил срочную службу перед войной, демобилизовался в звании сержанта. Перед самой войной Алексей работал электриком в подмосковном Царицино. Женился за три месяца до её начала. Детьми супруги обзавестись не успели. Жена писала письма его матери, потом потеряла надежду и вышла замуж в 44-м. Ленинский РВК Московской области мобилизовал Алексея в первые дни войны, 27 июня, как кадрового военного. Мать, Софья Евдокимовна, до 53-го писала заявления и просьбы на розыск в разные инстанции. Ответ получала отрицательный. Судьба Алексея так и осталась неизвестной. Все документы и запросы сохранились в архиве МО, среди которых бесценное предсмертное письмо, написанное в спешке, неразборчивым почерком:

         Привет с фронта.

  Здравствуйте многоуважаемые дорогие родители, Мама, Усьтя, Лёня, Сидор Семёнович, Никита Семёнович, Прокофий Семёнович, Матрёна Филипповна, Мария Ларионовна, Николай Андреевич, Наталия Павловна и все дорогие мои племянники и родные. Это шлёт вам свой армейский привет ваш известный Лёша. Дорогие родители, спешу вам сообщить о том, что я жив и здоров и того же вам желаю. Дорогие родители, я вам послал уже несколько писем, но ответа от вас я ещё не получал. Я потому прошу сообщить, как вы живы здоровы, какова здоровья Машина, где сейчас мои братья? Нахожусь я в Белорусси, особенного у меня к. роты. Прошу писать ответ. Усьтя, вы можете получать деньги на маму за меня, на основании закона, работая в качестве младшего командира. Если какие справки нужны, то я пришлю. Пишите. Затем до свидания. Жду ответа. Писал Лёша.

  07 08 41. Алексей Скуратов.

  Мой адрес. Западный Фронт, действующая Красная Армия. П/станция №233 177 ОНД. Скуратову Алексею Семёновичу.

  В письме сквозит тоска по родным людям, забота о матери, а обращение к ним звучит, как прощание. Через несколько дней смертельная фашистская лавина поглотила моего дядю Алексея.

  Сильнее всех война покалечила Никиту. Осколок мины распорол ему живот да так, что выпали кишки. Кишки вправили в укороченном варианте и зашили. Умер он от рака, вызванного этой раной, но не сразу. Мучился и жил инвалидом в течение двадцати лет, тем не менее, ещё одна дочь успела родиться. И то не плохо.

  Третьему – Сидору, повезло больше, чем остальным. Не получил ни одной раны. Служил сапёром дольше всех – аж до 1946 года, потому что был человеком весьма умелым, мастеровым. Пришлось исправлять порушенные фашистами мосты. Он в мирной жизни всегда «коноводил», а точнее председательствовал в местном колхозе. Была в нём настоящая командирская жилка – что дано от природы, то уж дано. Яростный был человек до жизни. Детей и то воспитал восемь человек. Да каких орлов! Четверо родились до войны, а другие после – ровно пополам.

  Моего отца, Прокофия, мобилизовали вскоре после начала войны вместе с односельчанами и родными братьями. Срочную службу перед войной он не служил. Как и брат, был умелым во всех хозяйственных делах: мог землю пахать, строить всё, что надо, плотничать, камни укладывать. Неплохо готовил повседневную домашнюю пищу, а при случае мог и блеснуть. Это пригодилось и на войне. Сразу угодил на кухню. За поварские таланты прозвали его «Кухаркой». Работа нелёгкая, но в штыковую атаку ходить не нужно. Можно сказать, повезло. Часть стояла в тылу, поэтому другие солдаты тоже не успели повоевать. На этом, прифронтовом этапе, всем «повезло» одинаково.

  Жили повара в избе у крестьянина деревни Озерище Дорогобужского района, под знаменитой Ельней. Однажды ночью появился Гаврила, хозяин этого дома, и сообщил, что все они теперь находятся в котле, только не кухонном, а фронтовом. Вскоре наступила и развязка. Сопротивление было бессмысленным. Губить людей не стали, приказали разоружиться и сдаться. Пленных около месяца держали на открытом месте в чистом поле, на пространстве, огороженном колючей проволокой. Почти совсем не кормили. Люди стали умирать от голода, да и от холода тоже. В этом лагере отец встретил своего брата Никиту и Немцова Петра с Тютчева, которого хорошо знал ранее.

  Настал день, когда немцы построили часть пленных в колонну и погнали в другое место, возможно, в капитальный концлагерь или на станцию, для погрузки в эшелон. Дорога шла через лес. Всё было по классической схеме, не раз показанной в кинофильмах: тянулась бесконечная колонна пленных, а по сторонам – конвоиры-автоматчики. Как только вступили в лес, начались побеги. Поливали свинцом вдогонку, убитых не трогали, раненых не подбирали. Каждый из пленных получил шанс испытать свою судьбу. Кто скрывался в лесу, обретал свободу.

  Земляки составили две пары. Бежать парами выгодней – больше шансов выжить потом. Никита спарился с односельчанином Иваном, а Прокофий с Петром. Первыми к кустам рванули Иван с Никитой и быстро нырнули в лес. Конвойный пустил очередь вдогонку, но не попал, наверное, устали руки от постоянной стрельбы. Отец увидел, что немец собрался менять магазин и потащил Петьку за рукав. Быстро скрылись в кустах. Вслед протрещала запоздалая автоматная очередь, и посыпались посечённые ветки с деревьев. Свобода! Но, как оказалось, всего лишь на короткое время до следующего дня.

  Убегающих не преследовали – за всеми не угонишься. Идти на восток вслед за линией фронта не было сил. Попытались вернуться в Озерище к знакомым людям. Когда вышли на открытое поле, увидели вдалеке на дороге немецкий патруль. Вскоре выяснилось, что местность патрулировалась мобильными специальными группами, которые отлавливали беглецов и возвращали назад – всё продумали хитрые вороги. Попытались спрятаться под мостиком маленькой речки. Однако их заметили. Мотоциклисты подъехали и скомандовали:

   – Рус, выходи!

  Вышли с поднятыми руками. Вдруг с выкриком:

   – Офицер, лейтенант! – командир направил на отца пистолет и нажал на спусковой крючок. Произошла осечка. Фашист выбросил бракованный патрон, перезарядил и снова попытался выстрелить – и снова осечка! Прокофий побелел, как полотно, и остолбенел.

  Тут в дело вступил Петька, который не растерялся, вытащил из кармана листовку и предъявил:

  – Ты, что делаешь!? Сами пишете: русские сдавайтесь, а за что стреляете?!

  Тут следует пояснить, что Пётр был курящим, а листовку подобрал, чтобы использовать вместо бумаги, для изготовления самокруток. Такие агитки, предлагавшие сдаваться в плен, фашисты разбрасывали с самолётов повсеместно. Наверное, это единственный случай в истории, когда курение принесло пользу – спасло жизнь человеку.

  Немец взглянул на листовку и дал отбой. Подозрение у него вызвал китель, в который нарядился отец. Осень вступала в свои права, а тёплой одежды не хватало, пришлось снять этот китель с умершего офицера ещё в лагере. Умереть от холода – вариант тоже не лучший. Друзей повязали и снова отправили в прежний лагерь.

  Через несколько дней возобновилась эвакуация, и в точности повторился побег из колонны. Немец пустил очередь, снова сыпались на голову срезанные ветки. Стрельба велась с рук, наверное, поэтому ствол поднимался отдачей вверх. Вот только выводы после первого побега наши мужики сделали правильные – стали обходить открытые участки. Через несколько дней добрались до села Озерище и постучались в дом к Гавриле. Хозяева обомлели: «Кухарка…!». Люди они были добрые. Приветили, накормили и предложили пожить, чтобы поправиться от истощения, набраться сил, для похода.

  В это время фашисты назначили Гаврилу сельским старостой. Его согласия никто не спрашивал. По своей практике, оккупанты проводили опрос среди жителей на предмет, кто может занять эту должность. Потом ставили человека перед фактом, а если отказывался – расстрел, и предлагали это место другому кандидату. Такие вот были здесь оригинальные фашистские «выборы». Выбирать-то, прямо сказать, было не из кого – мужчины на фронте, а Гаврила – уже в летах. Можно сказать, что нашим мужикам снова повезло – дом старосты не обыскивали, и они спокойно прожили в нём несколько недель.

  Расстреляли Гаврилу позже, наши, когда вернулись и стали проводить зачистку на оккупированной территории. Суд и расправа были скорыми. Отец после войны переписывался с его семьёй и всё порывался посетить этих людей с благодарностью, но так и не собрался…

  Подошла пора поздней осени. Настал час прощания с гостеприимными хозяевами, которые напекли в дорогу хлеба, снабдили другими продуктами, дали тёплую одежду. Фронт располагался уже под Москвой, и догонять его не имело смысла. Решили идти домой, а там – как получится. Начался пеший переход из-под Ельни до родного Лебедянского района. Немецкие патрули уже редко шарили по местности, идти стало проще. Изредка заходили в дома, чтобы попросить продуктов и расспросить об обстановке.

  Линия фронта проходила у тульского города Ефремова. При её переходе друзей задержали и доставили к комбату. Капитан стал делать предварительное разбирательство. Послушал подробный рассказ: почему они здесь и откуда родом. Диверсантов в то время засылалось на советскую территорию много, поэтому офицер задал отцу провокационный проверочный вопрос:

  – Говоришь, из Попова?

  – Да.

  – Тогда скажи, просо обрушивать ты ездил на мельницу в Иншаковку?

  Отец удивился:

  – Да, что ты?! В Иншаковке мельницы не было. Пшено рушили в Попове, а ещё мельницы были в Курапово и в Нижнем Брусланово.

  Капитан допросил Петра, и стал беседовать с ними обоими.

  Потом вынес решение:

  – Ладно, земляки. Сам я из Курапово. Отпущу вас домой. Здесь осталось всего 60 километров. Дойдёте дня за два. Дольше трёх дней дома не живите – поймают и расстреляют на месте, как дезертиров. Идите в военкомат и сдайтесь военкому, а там положитесь на волю судьбы.

  Всё вышло так, как мудрый земляк советовал. Невозможно описать радость жены Зои и близких, когда отец появился. В доме жили наши родственники, эвакуированные из Москвы.

  Уже выпал снег, лёд встал на реках. Через три дня под покровом темноты отец отправился в соседнее Тютчево к Петру. А тот сидит в тёплой избе и гонит самогон, покуривает и попивает. Договорились завтра идти в Лебедянь.

  Разумеется, в военкомате приём был не тёплым. Последовал допрос с пристрастием, каждого по отдельности. Потом очная ставка. Показания друзей разошлись только по факту расстрела Прокофия после первого побега. Отец рассказал и этот эпизод, а Петр почему-то утаил, наверное, из-за провокационной листовки. За что и получил от особиста наганом по морде. Вот и делай другому человеку добро…

  Однако всё закончилось нормально. Мужиков отпустили по домам, и началась проверка биографий запросами в соответствующие инстанции. Длилась она дольше месяца. Можно сказать, это был желанный отпуск после ужасных похождений, который пролетел быстро. Эта пауза дала возможность восстановиться полностью. Скот на дворе имелся, поэтому необходимые продукты в семье были. Оставался и урожай, собранный осенью, посеянный ещё самим отцом.

  Судьба развела их с Петром. Отца вызвали в военкомат первым, и снова отправили на передовую, но на этот раз в штрафной батальон, как изменника родины. Ничего не поделаешь – солдат, побывавший в плену, автоматически попадал в эту категорию. Где и как мыкался далее Пётр Липатыч – не ведаю, но после войны пришёл домой живым и долго дружил с отцом. Так распорядилась судьба. Все четверо побывавших в плену под Ельней, удачно бежали и вернулись с фронтов живыми.

  А дальнейшая история развивалась так. Батальон штрафников привезли в Подмосковье. Место действия и номер части отец не помнил. Всё произошло скоротечно. Как только выгрузили из вагонов, офицер из особого отдела сказал пламенную речь:

   – Вы изменили Родине, сдали врагу оружие, которое она вам вручила! Теперь вы должны пойти и взять его у фашистов! Кто будет ранен, тот смоет свой позор кровью, и Родина его простит! Вперёд, на врага!

  Если уж был расстрел в упор от руки фашиста, ну ладно, не обидно – в порядке вещей. А что происходило здесь? Сотни безоружных людей заградительный отряд погнал на немецкие пулемёты! Зачем, чтобы утомить солдат стрельбой или разорить Гитлера на патронах? Какой смысл был в этом убийстве?

  По телевидению показали фильм, который так и назывался – «Штрафбат», с Алексеем Серебряковым в главной роли. Актёр сильно напомнил мне моего отца – такого же худого, измождённого. Его персонаж тоже расстреливали в упор, после захвата в плен. Ветераны войны писали режиссёру гневные письма, и утверждали, что не было по отношению к штрафникам таких жестокостей, показанных авторами. К этому времени мой отец уже умер и не мог свидетельствовать. Но я-то помню его воспоминания, многократно рассказанные гостям или друзьям. Я сидел рядом и слушал, и удивлялся. Помню каждое слово.

  В той абсурдной атаке добежать до немецких окопов и добыть оружие никто не сумел. Всё произошло скоротечно и просто. Несколько пулемётов, поставленных на высотке, скосили всех штрафников. Отцу несказанно повезло и в этот раз. Прямо ангел-хранитель заслонил. Пуля попала в ногу и перебила кость в голени. Штрафник упал лицом в снег в неглубокой лощинке и потерял сознание. Очнулся уже в сумерках и не сразу понял, что произошло. Где я? Постепенно вспомнил всё. Раненая нога болела и не слушалась, но потеря крови была не большой – видно сосуды не повредились, может быть холодный снег снизил её потерю. Сообразил, что ползти надо назад. Развернулся в обратную сторону и через некоторое время дополз до русских позиций.

  Встретили раненого хорошо и отправили в госпиталь. Из всех штрафников «смыть вину кровью» удалось только двоим. Остальные так и полегли, прощённые Родиной сразу и на веки. Только вот, были ли среди них виноватые в такой степени, чтобы заслужить изощрённый расстрел? В чём виноват простой солдат – повар, которого в плен сдали командиры? Время было жестокое, и висел приказ Товарища Сталина «Ни шагу назад!». Считалось, только так можно остановить армию от разложения, отрезвить трусов и дезертиров.

  Дальше всё пошло нормально. В госпитале рана зажила, кость хорошо срослась, но тревожила до конца жизни, особенно, при перемене погоды. Потом – снова выезд на передовую, в третий раз. Но теперь уже в полный боевой строй 67-го гвардейского Стрелкового полка и с чистой перед Родиной совестью, на период с 1 марта 1942-го по 28 августа 43-го. В гвардию охотно отбирали обстрелянных солдат, тем более вылеченных после ранения. Служил рядовым бронебойщиком, вот только до подвигов дело даже в гвардии не дошло. Как-то не везло ему с этим. Бегал в атаки, стрелял, выполнял команды. Этому солдату не довелось убить ни одного фашиста. Отец, как славный животновод, в повседневной практике лишил жизни тысячи особей со своего скотного двора. Скотину он разводил специально, для убоя, а тут, на фронте – никак не пригодился кровавый домашний навык. В последней из атак пуля прошла сквозь запястье левой руки и повредила связки кистевого сустава. На этом война для Прокофия Семёновича закончилась. Приключений было достаточно, а результат – простреленные в двух местах конечности, и никаких подвигов, даже нечем похвастаться. Пришлось потом всю жизнь рассказывать о несуразных приключениях да вшах, заедавших бойцов в фронтовых землянках. Судьба…

  Послевоенные мальчишки любили рассказывать о подвигах своих отцов. Кто-то хвастался десятком уничтоженных врагов. А я пытал своего:

   – Отец, скольких фашистов ты застрелил?

  Он отвечал доходчиво просто:

   – Откуда я знаю? Бывало бежишь в атаку, палишь по немецким окопам сходу, или сидишь в окопе и стреляешь в немецкую сторону. Попал или не попал, кто видел, кто знает?

  Прошёл лечение в госпитале, в городе Мары, куда их привёз санитарный эшелон, но работа левой кисти руки так и не восстановилась до конца жизни. Пальцы полностью не сгибались и не доставали до ладони, а подвижность сустава была ограничена. Отец с особой благодарностью всю жизнь вспоминал приветливых туркменов, которые окружали раненых заботой и теплом. Не знали, как им услужить. А обилие фруктов описать невозможно.

  После госпиталя признали инвалидом первой группы и комиссовали. Изувеченная кисть руки позволяла удерживать толстые предметы, к примеру, топорище или лопату, поэтому особых неудобств по жизни он не испытывал. Домой вернулся осенью 1943 года, к великой радости жены, и с почётом. Назначили пенсию в пять рублей. Пришлось ежегодно ездить на медкомиссию в дальнюю Рязань, в нашу областную. Врачи надеялись на чудо, что всё восстановится. Случай не из самых тяжёлых, если сравнить с другими инвалидами, у которых медики ждали отрастания новых рук. В послевоенное время изувеченных людей насчитывались миллионы – всем не заплатишь, поэтому инвалидность давала очень мало, льготы не полагались, а большая часть пенсии уходила на проезд до Рязани. Через несколько лет эти комиссии надоели. Материальных затруднений он никогда не испытывал, прекратил поездки, и группа отпала. К концу жизни, благоволением тогдашнего правителя государства К.У. Черненко, вторую группу инвалидности и пенсию восстановили в весьма существенных размерах, что стало отличной помощью для одряхлевшего старика.

  В момент написания этого рассказа, я заглянул на сайт «Память народа» и, к своему удивлению, обнаружил фронтовые документы отца и его братьев. Первый период, до момента расстрельной атаки в штрафбате, выпал из биографии, наверное, как недостойный, чтобы считаться боевым. Однако далее всё было чётко. Сколько танков врага подбил гвардеец в документах не показано. Момент ранения в предплечье описан в наградном листе, составленном капитаном Демидовым, по мнению которого бронебойщик был достоин награждения орденом Славы III степени. Но награда нашла героя лишь в 47-м, девальвировавшись в боевую медаль «За отвагу».

  После периода фронтовых приключений пошла нелёгкая мирная жизнь. Мужчины ещё воевали. Пришлось несколько лет руководить колхозом. Пришёл с фронта Сидор Семёнович и занял место колхозного председателя. Отец вернулся в свою овощеводческую бригаду, и до выхода на пенсию выращивал на заливном лугу, что напротив нашей улицы, рекордные урожаи. Был у этого человека талант – кормить народ, растить морковку и капусту, разводить пчёл. Кроме того, держал он полный двор всякой собственной скотины, которая в основном шла на продажу, для пополнения семейного бюджета.

  С семидесятого года я жил и работал в Москве, часто приезжал к нему в Скуратово, помогал в хозяйстве. Однажды, после очередной мясной распродажи спросил с иронией:

  – Отец, скольких людей ты накормил в своей жизни?

  Он подумал и ответил:

  – Наверное, половину Лебедянского района.

  Отец немного прихворнул от лёгкой простуды, полежал пару суток и спокойно скончался в постели 9 декабря 1993 года, ему было 83.

  По выходе на пенсию, я вернулся в родной дом. Бережно храню документы и награды ветерана, которые в мирные годы приросли несколькими юбилейными медалями и орденом Отечественной войны II степени. В очередную годовщину Великой Победы достаю из коробки, кладу на стол рядом с красными тюльпанами из нашего палисадника, включаю телевизор:

   – Пара-а-ад! Смирно!

  Звучит «Прощание славянки». Скуратов Прокофий Семёнович чеканит шаг по брусчатке Красной площади рядом с братьями Алексеем, Никитой и Сидором. Я всматриваюсь в лица солдат и ищу родные черты …

  Николай СКУРАТОВ,

член Союза писателей «Воинское содружество»,

действительный член Петровской академии наук и искусств.

Май 2020 года.

Тэги: ВОв, ветераны Скуратовы