Н.Н. Покровский « За страницей «Архипелага ГУЛАГ»»
…Наряду с лагерными преданиями, изложенными Александром
Исаевичем, мы имеем теперь повествование самих жертв событий 1951 года, составленное в 1958 году в традициях древнерусской литературы о мученичестве отцов и пустынников.
Но прежде чем переходить к этому повествованию, надобно сказать, что мы имеем здесь дело не с несколькими разрозненными плодами творчества отдельных писателей-самоучек из народа, а с образцами многовековой традиции демократической книжности. Эта «литература низов» нечасто пересекалась с «литературой верхов», но само существование последней было невозможно без народной культуры, этики, мировоззрения. Об одном из таких пересечений мне уже приходилось писать — в связи с ярким крестьянским сочинением второй половины XIX века «Повестью дивной», где поднималась поистине толстовская тема преступности смертной казни путем наказания шпицрутенами. Конечно же, Л.Н. Толстой, создавая знаменитый свой рассказ «После бала» с яркой
картиной такой казни, не подозревал о существовании тайной народной повести о том же. Подобно этому и А.И. Солженицын, описывая на основании лагерных преданий разгром енисейских старообрядческих поселений, не мог знать, что уже в 1958 году событие это было подробно изложено в обширной рукописи, созданной в древних традициях житийного жанра. Жанр этот пользовался особой популярностью у староверов, подчас соединявших его с автобиографическим повествованием. Черты этой аввакумовской традиции заметны и в сочинении 1958 года, хотя, как справедливо отметил известный ленинградский филолог Л.А. Дмитриев после нашего рассказа об этом памятнике, он напоминает по языку и писательским приемам самые древние жития святых Русского Севера.
Связи с литературой Севера, Поморья очень характерны и для «официальной» сибирской литературы XVII века, и для народных сочинений востока России в последующие века. Когда я ранней весной прошлого года впервые взял в руки манускрипт с житийным рассказом о разгроме 1951 года, для меня замкнулся какой-то круг собственной моей жизни: четверть века назад новосибирские археографы начали изучение сибирской народной книжности нескольких прошлых столетий, века нынешнего, и мне в первой же экспедиции удалось увидеть в горах южной Сибири не только действующий скрипторий (мастерскую по изготовлению рукописных книг), но и сами памятники литературы крестьян Урала и Сибири. Литературы, о которой мы ранее, в общем-то, и не подозревали. С небольшой книги в восьмую долю листа, переписанною рукой главы скита и главного умельца скриптория о. Палладия, началось наше знакомство с сочинениями, авторами, приемами и жанрами народной литературы Урала и Сибири XVIII — XX веков. И вот теперь оказалось, что все это имеет отношение к историко-житийному повествованию, включившему в себя и рассказ о событиях 1951 года.
.…И вот сейчас, спустя четверть века наших поисков, в моем доме на Золотодолинской появился после длиннейшего пути из восточносибирских лесов невысокий седобородый старик, уже года два приглядывавшийся ко мне, проверяя рассказы общих таежных знакомых о таком странном явлении, как наша археографическая лаборатория. Первое появление Афанасия Герасимова было в тягчайшее для меня время, когда от глупой врачебной ошибки нашей академической медицины мучительно умирала моя жена, умевшая радушно и тактично принимать таежных посланцев. Она успела познакомиться со стариком, посетовала даже, что не в силах должным образом встретить его сейчас.
Позднее я читал привезенные стариком эсхатологические и полемические его сочинения, а теперь вот получил от него на время обширное произведение, объединявшее труд многих поколений народных книжников. В предисловии к этой рукописи говорилось, что она была создана «в лето 7471» (1962/1963 г. по нашему летосчислению), но рассказ в ней был продолжен красивым полууставным почерком моего гостя до событий начала 1980-х годов.
Протограф этой книги должен был сгореть в разгроме 1951 года. Но рукопись на сей раз не сгорела. Содержавшиеся несколько дней под караулом в сарае скита пустынники ухитрились, несмотря на охрану, закопать тонкую книжицу в землю. Они не смогли, хоть и пытались, спасти толстые фолианты Священного писания, творения отцов Церкви. Книги эти вместе с иконами были свалены для сожжения в соседнем помещении. Они спасали свою историю. Когда горели все постройки скита, огонь был так силен, что слегка опалил и листы закопанной в сарае рукописи. Через несколько лет ее откопали и бережно переписали, восстановив утраченное и дополнив затем рассказом о последних событиях.
…Итак, я держу сейчас в руках современный манускрипт в четвертую долю листа на 324 страницах (162 листах). Дело происходит в хранилище древних книг Сибирской Академии наук, у полок, тесно заставленных старинными фолиантами XV и последующих веков, среди коих год от года все больше бесценных свидетельств народной книжности, литературы рядом с многотомными справочниками по водяным знакам, по древнерусской текстологии,
палеографии.
…повествование наше уже подходит к своей кульминации — к рассказу о страшном разгроме поселений в 1951 году. Событиям этим посвящена особая повесть, составляющая 38 главу патерика. В конце повести автор поместил традиционную просьбу извинить его «за все грубыя ошибки, недоразумения и забвения». В конце он указал дату завершения своего труда и по традиции древнерусских книжников тайнописью («цифровой литореей») начертал свое имя: «Написася сие дополнение к книзе Родословной в 7466 (1958) году, закончена 1 марта. Написано многогрешным и недостойным имени и звания, слагаемо численностию является десятичное число и пятичное и сотое с седмидесятим и пятьдесятое последи». Имя расшифровывается Iерон. Грамотный крестьянин Иерон Алексеевич, укрывавшийся от колхозов недалеко от пустынников, был свидетелем и жертвой погрома.
Иерон рассказывает, что беглецы «пребыша мирно до наступления весны 7459 (1951) года, до опустошения и раззорения и обителей сожжения безбожными суровыми безчеловечными властми. Аще и прежде сего с воздуха многое время назираху, а в сие время по земли шествующе, явишася послании отряд безбожных варвар, со оружием и палицами, аки на разбойников, жаждуще во един бы час пожрети и истребити всех, но не имеху на се позволения и
невозможно было им всех скоро яти, яко разcеяни бяху, жилищам сокровенным по разным местам укрывающиcя, и стези не имуще к жительству своему, яко мнозех без вожатых невозможно бе обрести».
Иерон рассказывает, как невдалеке от первого женского скита каратели смогли захватить несколько крестьян и «пленяюще сих емляху с собою в путь…всех пленных впрягаху аки скота, хотяща и не хотяща, нудяху шествовати с ними…везуще с собою оружие и продукты питания». Автор удивляется, как быстро шел на лыжах этот вооруженный отряд:
«Сии вельми спешно идуще, в малые дни великое растояние пути проидоша, не чуяху усталости, Богу в мале попустившу пострадати, а врагу сих вооружившу с великим тщанием и скоростию текуще на раззорение стада Христова словесных овец.
В нощь на 23 марта 7459 года в среду 4-я недели святаго и великаго поста неожиданно явися християноненавистный полк безбожных варвар к…смиренным старицам, многим уже почивающим, яко нощь бе. Сии варвари по указанию своего предводителя во вся проходы раступишася и окружиша, но никто же бе сопротивляйся или бежа куда, но вси смирено пребываху во ужасе от незапнаго нашествия дикообразных во множестве варвар, не смеюще рещи какова либо слова…По первому требованию от старших отряда было дать им пшци, накормить всех пришедших близ 40-ти человек. Сие сотвориша смиреннии старцы, всех накормиша и напоиша. А место для отдыха они зверонравнии богохульницы избраша часовню, ще по прибытии сразу же сия красоту обнажиша, свягыя книги и иконы, попираху и сожигаху, аще и не вси первее, но егда по отъезде вся сожгоша, келии и книги и иконы разве аще негде божиим благоволением осташа или сокровени быша негде. Зде явная мерзость запустения творящеся от них на месте святе, скверными своими руками всю святыню истребляюще, богохульными словесы и скверными не изглаголанными сквернословии насмехающеся и табачным дымом всюду обдыхающе».
Вокруг захваченных избушек поставили круглосуточную стражу и поместили здесь главный штаб отряда. Уже на следующий день туда насильно доставили стариц соседнего скита матушки Флины, а скит со всеми книгами и иконами сожгли.
По-прежнему трудно было с проводниками. Иерон Алексеевич, несколько раз возвращаясь к этой теме, рассказывает, какими побоями и пытками заставляли пленных показывать путь. Многие захваченные крестьяне и не знали тайных дорожек к скитам, но «обретеся таковый человек, глагола им: „Аще и вем ко старцем путь, но не поведу вас, да не буду предателем церкве Христове".
В таковем исповедании гнаху его пред собою биюще без милости палицами пременяющеся».
Так прошел день пути, ночевали все прямо в тайге, на снегу. Невольные проводники пытались увести отряд карателей подальше от главного скита о. Симеона. Плененный и шедший вместе с этим отрядом Иерон рассказывает, что, к великому озлоблению начальников отряда, скит Сергия в тот день так и не нашли. Но «во утрии 27 марта в понедельник 5 неделю поста, аще и не хотяще, обретшеся близ стариц Валентины, направления пути ко старцем изменьше, сих миновахом, а ко старицам Валентине внезапно заидохом. Зде зверонравный отряд безбожных варвар много лютости показа, озлобленый неудачным походом к старцем, многих стариц напугаша, порядки свои поставиша, много наругавшеся над святынею, красоту церковную обнажиша».
Поставив стражу в ските для охраны захваченных стариц, отряд наутро отправился на дальнейшие поиски скита о. Сергия. Иерон рассказывает, как всех их нещадно избивали, требуя показать дорогу, как «вышепомянутый исповедник, пребывая непоколебим во своем исповедании, глаголаше: «Не иду предавать церковь Христову с вами», они ж бияху его палицами без милости, яро взирающе и кричаще убити глаголюще и всех нас, яко не ведем их». Кстати говоря, этим «неведомым исповедником» мог быть и сам автор рассказа, повествовавший о себе в третьем лице; законами древнерусской литературы такое вполне допускалось.
Иерон сообщает далее, что захваченные крестьяне снова и снова пытались увести отряд в ложном направлении, что между ними и конвоем, постоянно избивавшим проводников, все время разгорались споры, идти на юг или на север. Но в конце концов «Богу попустившу», и каратели увидели постройки скита. (Мне вспомнились удивительно близкие рассказы о захвате старообрядческих скитов в первой половине XVIII века.)
Иерон продолжает: «Егда ж видеша обитания старцев безбожнии, тогда аки зверие дивии устремишася на них, един другаго погоняюще, со оружием на безоружных смиренных старцев наскочиша, ничто же таково чающих».
Карателям были известны имена руководителей общины, в том числе отцов Симеона и Антония. Но в лицо они никого не знали. Они стали требовать, чтобы пленные старцы назвали свои имена, но те по многовековой традиции отказывались это сделать. В конце концов, чтобы прекратить истязания всех захваченных, о. Антоний назвался сам. Симеон же находился тогда в отдельном тайнике, вырытом в земле и замаскированном так, что его невозможно было
обнаружить даже вблизи. Но «обретеся таков человек, страха ради приведе их к дверем келии». Симеон тоже был захвачен и «1-го апреля в суботу акафистову в вечернее время» был под конвоем доставлен в основную обитель. Затем всех захваченных отправили в главную резиденцию отряда. Все постройки скита Сергия, где было «древних святых книг и икон великое множество», сожгли, как и другие скиты. Лишь «напрестольное Евангелие древней крупной печати и бисерныя ризы со святых икон содраша, с собою взяша». Было захвачено большое количество хлеба и другого продовольствия. Раньше оно находилось во многих небольших тайниках. Но как раз накануне, прослышав о военной экспедиции, старцы и миряне свезли все продукты в одно место, чтобы разделить их между собой и бежать в разные стороны. Опоздали с этим побегом буквально на несколько часов, ведь нельзя было просто бросить книги и иконы. Да и хотели последний раз отслужить по этим книгам воскресную службу.
Так продолжали захватывать один скит за другим, каждый раз предавая огню «келии и всю святыню, книги, иконы». Подчас сжигали даже продукты. Не обошлось и без мародерства в скитах и крестьянских избах. Иерон вспоминает, что «многое безчинные воины женское празнечное одеяние емляху». Весь скот был пригнан вместе с монахами в главную квартиру отряда. С таким трудом возникшее в суровых, безлюдных местах земледельческое поселение на глазах навсегда исчезало с лица нашей земли.
Конечно же, читая этот рассказ поистине народного писателя-агиографа, видевшего все события своими глазами и в прямом смысле слова ощутившего их своею кожей, я не мог не думать, что повествование его отражает и общие судьбы русского крестьянства нашего века-волкодава. Что все частные трагедии были производными от генеральной линии, продиктованной из Кремля, со Старой площади, с Лубянки. И что каждый раз «на местах» были свои конкретные исполнители. Автор нашей повести вспомнил о них сразу же после рассказа о мародерстве. «Главари безбожного отряда были по фамии Щербин и Валов и обыскатель народа и вещей лютый безбожный тиран Софронов и словоиспытатель Соколов».
Арестованных крестьян, включая автора повести, погнали к реке строить плоты. Уже после этого в главной квартире отряда выведали от кого-то, что остался неразгромленным скит матери Тавифы. Тотчас на поиск этого скита был послан отряд солдат во главе с «предводителем Софроновым и Нечаевым».
Со слов очевидцев Иерон рассказывает, как опять начали истязать старцев, чтобы они показали путь к скиту. И на этот раз особенно отличался «зверонравный безбожный тиран Софронов». Многие старцы знали путь, но молчали, «не хотяще быти предателями». «О.Израиль дерзновенно изрече: Аз вем сих стариц, но не иду предати стадо Христово. Сей зверонравный (Софронов. — Н.П.) в ярости бияше первее толстыми палками, потом тонкими прутьями бияше без милости, потом вервию оцепив за тайныя уды влечаше без милости, дабы вел ко старицам», и прочия многа истязания и томления новым исповедником со дела, богохульная наругания и срамословия воздух оскверни скверноглаголанием». Один из старцев, которого пытали меньше других, все же показал путь. Скит был разгромлен в страстную среду, 12 апреля, а на Пасху все его Обитатели были доставлены в главную квартиру отряда. Иерон Алексеевич особо подчеркивает, что и на Пасху конвой заставлял их делать плоты И все же два скита тогда удалось утаить от карателей. Уцелели «отец Тимофей и брат Макарий, а из стариц мать Анатолия с пятию послушницами, божиим изволением покрываеми осташася, в некоей сокровенной келие близ старицы Валентины пребывающих».
О пути арестованных на плотах, о следствии и суде Иерон сообщает крайне скупо. Он не упоминает даже о пытках на следствии, о чем мне во время наших экспедиций рассказывали другие арестованные.
5 мая 1951 года 19 мужчин и 41 женщина, захваченные карателями, были вывезены на плотах «в народное место». По дороге с плотов удалось бежать двум мужчинам (о чем я знал раньше) и четырем женщинам. И еще шестерых конвой не довез до места; о судьбе их повесть умалчивает, быть может, это те, кого пуля настигла в воде; о том, что стреляли в плывущих, я сам слышал не раз, однако определенного вывода делать не берусь. Позднее доарестовали еще 14 человек крестьян («три семьи и одиночки»), затем еще трех. Позднее 27 человек, включая 8 старцев и 12 стариц, «были под строгой стражей отправлени в Красноярскую внутренную режимную тюрму, за которыми более имелось подозрение от властей, яко предводящих людьми и для них неблагонадежными. Зде начались допросы и раз следование от рождения и до сего времяни, кто каков и откуда бысть и что имя ему и чесо ради последова на пустынное житие».
Следствие длилось немногим более года. За это время изловили и доставили в Красноярск еще шестерых крестьян. По сведениям Иерона, по делу проходило 33 человека, осужденных «неправедным судом, всех к лишению свободы и на работы сроком на 25 лет, инии же на 15 и на 10 осуждени быша. И потом вси быша отправлени по лагерям на работы, нецыи и в дальныя края, кого куда по имени властели определиша. Отец Симеон, отец Антоний и Александр, и еще нецыи из старцев и мирян и мнози из стариц были отправлены в Иркутскую область».
Вслед за повестью о разгроме скитов в патерике помещено несколько свидетельств очевидцев о дальнейшей судьбе и кончите о. Симеона. Его увезли на Тайшетскую пересылку, затем в лагерь на реке Чуне. Здесь он перестал принимать казенную пищу, лишь изредка варил себе кашу, когда удавалось достать крупу. Затем он вообще перестал принимать «варево» и скончался в лагере 5 августа 1953 года: «...изнеможе телом и впаде в недуг, объят его опухоль, и памалу предаде дух свой Господеви и прият могила неизвесная для нас многострадальное тело его в недра своя». Позднее в заключении в Коми АССР скончалась и мать Маргарита.
Уцелевшие от разгрома монахи и несколько крестьян в первое время прятались на прежних местах, «одержими боязнию, бегающее аки елени». Затем маленькая эта община под управлением о. Тимофея и матери Анатолии, «ради опасности от воздушных назирателей» стала постепенно перебираться в другие места.
В декабре 1954 года все оставшиеся в живых арестованные по этому делу были отпущены с полной реабилитацией, после чего общину возглавил о. Антоний.
Помещенные в патерике тексты очень интересны для лингвиста: древне-русский язык соседствует в них с местным говором, уральскими и сибирскими диалектизмами. На этом фоне выделяются редкие вкрапления советского бюрократического новояза и лагерного жаргона. Освобождение с реабилитацией описано, однако, без употребления новых слов «…отпущены быша на свободу
восвояси, кто куда изволит — поехать невозбранно, и вины не имущи на себе никоеяже, и аки никогда же осуждены быша именоватися». Скончавшиеся же «почиша о Господе в заключении и в злострадании душа своя предаете, яко мученицы венцем победным от Бога венчани будут в день праведнаго Суда Божия».
А вот лагерные реалии. Об одном из лагерных чудес повествует мать Акинфа. Часовенные пустынножители в принципе не принимали технических новшеств, особенно же радиовещания, которое было источником антихристовых идей. Но в заточении подчас возникали трудные ситуации: «Еще когда мы были в лагере, в заключении, во время шмона, когда у нас в бараках производили обыск, всех нас выгоняли в клуб. Тамо было радио, баян, потифон и кино. И вот бывало, когда прочитаю молитву «Да воскреснет Бог» или подойду к радиу, ознаменую его крестом, и оно зашшипит, как змея, и заглохнет».
Говоря о событиях после освобождения арестованных, Иерон Алексеевич не скрывает печального для него факта, что далеко не все вернулись в общину, воссозданную на новом месте: «…мнози нецыи изволиша пространное житие и широким путем поидоша, ведущим на погубление». Но все же в заключительной части повести Иерона звучит понятная гордость тем, что гонители так и не смогли восторжествовать над свободной совестью верных. Эти последние «божиим смотрением и строением еще остаются и пребывают, согласно святаго писания, не имут бо скончатися грады Израилевы до втораго пришествия Христова». Так заканчивает Иерон свое повествование…
Н.Н. Покровский « За страницей «Архипелага ГУЛАГ»» .«Новый Мир», №9, 1991. с.77-90
Афанасий Герасимов «Повесть о дубчесских скитах». Предисловие и комментарии Н.Н. Покровскоrо. «Новый Мир», №9, 1991. с.91-103
https://vk.com/doc-111492546_448492781?hash=83515af2f4c1e1c6d1&dl=5cca0b6790cff20175
Урало-Сибирский патерик: тексты и комментарии: В трех томах. Книга 1 (Т. 1—2)1 Отв. ред. Н.Н. Покровский.— М.: Языки славянской культуры, 2014. — 464с.
Н.Н. Покровский. Старообрядческий рассказ о сталинских репрессиях
https://vk.com/doc-111492546_470773974?hash=2cfd541b511e9693cb&dl=0169c0825e2e7cbec0
