«Я тоже была…»
М.И. Цветаева родилась в Москве 26 сентября 1892
года под звон колоколов в честь Ивана Богослова:
Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья.
Я родилась.
Спорили сотни
Колоколов.
День был субботний:
Иван Богослов.
Мне и доныне
Хочется грызть
Жаркой рябины
Горькую кисть.
Горькая кисть
рябины – символ горькой жизни поэтессы.
Рябину
рубили
Зорькою.
Рябина —
Судьбина
Горькая.
Рябина —
Седыми
Спусками.
Рябина!
Судьбина
Русская
Символ горькой
жизни поэтессы, но не её стихов. В 1913 году двадцатилетняя, никому ещё не
известная, но уже поэтесса, М. Цветаева с непоколебимой уверенностью напишет:
Разбросанным в
пыли по магазинам
(Где их никто не
брал и не берёт),
Моим стихам, как
драгоценным винам,
Настанет свой
черёд.
Но ждать
пришлось немало. Был продолжительный период, когда стихи не пускали к читателю,
а имя поэтессы пытались предать забвению. Напрасно! Стихи ворвались в нашу
жизнь, «как маленькие черти», «как брызги из фонтана», «как искры из ракет». И
теперь они живут на страницах поэтических сборников, в памяти поклонников
«мирных аонид», звучат с экранов, стали многочисленными романсами. Это ли не
есть настоящая жизнь поэтического слова!
«Я тоже была,
прохожий…» Какая?! С нежным голосом, зелёноглазая, золотоволосая. Изменчивая,
«как дети в каждой мине». С требованием и просьбой о любви «за правду да и
нет», за «безудержную нежность и слишком гордый вид», «за правду, за игру», за
частую грусть. А ещё вот какая!
Есть в стане
моем – офицерская прямость,
Есть в ребрах
моих – офицерская честь.
На всякую муку
иду не упрямясь:
Терпенье
солдатское есть!
Как будто
когда-то прикладом и сталью
Мне выправили
этот шаг.
Недаром, недаром
черкесская талья
И тесный
ременный кушак.
А зорю заслышу –
Отец ты мой родный! –
Хоть райские –
штурмом – врата!
Как будто
нарочно для сумки походной —
Раскинутых плеч
широта
Что не любила
Марина Ивановна Цветаева? То,
в чём нет жизни,
что отторгнуто принципиально! Науки и вождя! Но зато как много принято душой и
сердцем! «Имена и знамёна», «старые вина и старые троны», «волосы и голоса» –
всё это любимо до удивления просто, без надрыва, как само собой разумеющееся. И
потому подкупает своей непосредственностью, искренностью. Здесь не только то, о
чём кричим, но и слабости, по-человечески понятные:
Полуулыбки
в ответ на вопросы,
И
молодых королей…
И «огонёк папиросы в бархатной чаще аллей…»
Здесь каждый прочтёт своё: может быть,
неприятие многословия («мысль изречённая есть ложь»), или молчаливое согласие,
или неловкость от невозможности сказать «да»…
Как много
в нашей жизни всего, на первый взгляд, обыденного, прозаического, но, благодаря
поэтическому видению Цветаевой, достойного любви. «Марионетки», «звук тамбурина»,
«золото», «серебро», «Байрон», «болеро», «ладанки», «карты», «флаконы», «свечи»,
«запахи», «слова», «руки», «реки», «треск барабана, мундир властелина, окна
дворцов и карет»…– то, что достаточно только назвать. В этом ряду
привязанностей есть и неожиданные, даже неоднородные понятия. А посему ясна
самоирония Цветаевой при обращении к такому, например, ряду, как «ладанки,
карты, флаконы и свечи // Запах кочевий и шуб». Но это всё любимо и потому не
нуждается в эпитетах. Лишь для самого заветного – исключение: «неповторимое
имя: Марина»; «смуглые руки»; «синие реки»; «вечное сердце своё и служенье //
Только ему, Королю! Сердце своё и своё отраженье // В зеркале…».
Многое роднит лирическую героиню с великим
поэтом. Об этом прямые признания в любви ко всему пушкинскому: к его Кавказу и
Крыму, к его Мариуле. Ведь, очевидно, и имя Марина потому «неповторимое» и
любимое, что оно так созвучно с именем ЕГО утаённой любви. Но ещё более говорят
о духовном родстве поэтов реминисценции, в частности, – «лживые, в душу идущие,
речи // Очаровательных губ». Это же совсем по-пушкински:
Ах, обмануть меня не трудно!..
Я сам обманываться рад!
Тэги:
Рябина,
кисть,
горькая,
ладанки.
