Русский язык. ЕГЭ - 2018. ТЕКСТЫ, которые были вчера на экзамене у моих учеников. Хорошие тексты!
1. В.Ф. Тендряков.
Все мы пробыли месяц в запасном полку за Волгой.
Мы, это так — остатки разбитых за Доном частей, докатившихся до Сталинграда.
Кого-то вновь бросили в бой, а нас отвели в запас, казалось бы — счастливцы,
какой-никакой отдых от окопов. Отдых… два свинцово-тяжелых сухаря на день,
мутная водица вместо похлебки. Отправку на фронт встретили с радостью. Очередной
хутор на нашем пути. Лейтенант в сопровождении старшины отправился выяснять
обстановку. Через полчаса старшина вернулся. — Ребята! —
объявил он вдохновенно. — Удалось вышибить: на рыло по двести пятьдесят граммов
хлеба и по пятнадцати граммов сахара! Кто со мной получать хлеб?..
Давай ты! — Я лежал рядом, и старшина ткнул в меня пальцем. У меня
вспыхнула мыслишка… о находчивости, трусливая, гаденькая и унылая. Прямо
на крыльце я расстелил плащ-палатку, на нее стали падать буханки — семь и еще
половина.
Старшина на секунду отвернулся, и я
сунул полбуханки под крыльцо, завернул хлеб в плащ-палатку, взвалил ее себе на
плечо.
Только идиот может рассчитывать, что старшина не
заметит исчезновения перерубленной пополам буханки. К полученному хлебу никто
не прикасался, кроме него и меня. Я вор, и сейчас, вот сейчас, через несколько
минут это станет известно… Да, тем, кто, как и я, пятеро суток ничего не ел.
Как и я!
В жизни мне случалось делать нехорошее — врал
учителям, чтоб не поставили двойку, не раз давал слово не драться и не
сдерживал слова, однажды на рыбалке я наткнулся на чужой перепутанный перемет,
на котором сидел голавль, и снял его с крюка… Но всякий раз я находил для себя
оправдание:не выучил задание — надо было дочитать книгу, подрался снова - так
тот сам полез первый, снял с чужого перемета голавля — но перемет-то снесло
течением, перепутало, сам хозяин его ни за что бы не нашел…
Теперь я и не искал оправданий. Ох, если б можно
вернуться, достать спрятанный хлеб, положить его обратно в плащ-палатку!
С обочины дороги навстречу нам с усилием — ноет
каждая косточка — стали подыматься солдаты. Хмурые, темные лица, согнутые
спины, опущенные плечи.
Старшина распахнул плащ-палатку, и куча хлеба
была встречена почтительным молчанием.
В этой-то почтительной тишине и раздалось
недоуменное:
— А где?.. Тут полбуханка была!
Произошло легкое движение, темные лица
повернулись ко мне, со всех сторон — глаза, глаза, жуткая настороженность в
них.
— Эй ты! Где?! Тебя спрашиваю!
Я молчал.
Пожилой солдат, выбеленно голубые глаза, изрытые
морщинами щеки, сивый от щетины подбородок, голос без злобы:
— Лучше, парень, будет, коли признаешься.
В голосе пожилого солдата — крупица странного,
почти неправдоподобного сочувствия. А оно нестерпимее, чем ругань и
изумление.
— Да что с ним разговаривать! — Один из парней
вскинул руку.
И я невольно дернулся. А парень просто поправил
на голове пилотку.
— Не бойся! — с презрением проговорил он. — Бить
тебя… Руки пачкать.
И неожиданно я увидел, что окружавшие меня люди
поразительно красивы — темные, измученные походом, голодные, но лица какие-то
граненые, четко лепные. Среди красивых людей — я уродлив.
Ничего не бывает страшнее, чем чувствовать
невозможность оправдать себя перед самим собой.
Мне повезло, в роте связи гвардейского полка,
куда я попал, не оказалось никого, кто видел бы мой позор. Мелкими поступками
раз за разом я завоевывал себе самоуважение — лез первым на обрыв линии под
шквальным обстрелом, старался взвалить на себя катушку с кабелем потяжелей,
если удавалось получить у повара лишний котелок супа, не считал это своей
добычей, всегда с кем-то делил его. И никто не замечал моих альтруистических
«подвигов», считали — нормально. А это-то мне и было нужно, я не претендовал на
исключительность, не смел и мечтать стать лучше других.
Больше в жизни я не воровал. Как-то не
приходилось.
2
.
М.М.Пришвин.
Когда
человек любит, он проникает в суть мира. Белая изгородь была вся в иголках
мороза, красные и золотые кусты. Тишина такая, что ни один листик не тронется с
дерева. Но птичка пролетела, и довольно взмаха крыла, чтобы листик сорвался и,
кружась, полетел вниз. Какое счастье было ощущать золотой лист орешника,
опушенный белым кружевом мороза! И вот эта холодная бегущая вода в реке... и
этот огонь, и тишина эта, и буря, и все, что есть в природе и чего мы даже не
знаем, все входило и соединялось в мою любовь, обнимающую собой весь мир.
Любовь - это неведомая страна, и мы все плывем туда
каждый на своем корабле, и каждый из нас на своем корабле капитан и ведет
корабль своим собственным путем.
Я пропустил первую порошу, но не раскаиваюсь, потому что перед светом явился
мне во сне белый голубь, и когда я потом открыл глаза, я понял такую радость от
белого снега и утренней звезды, какую не всегда узнаешь на охоте.
Вот как нежно, провеяв крылом, обнял лицо теплый воздух пролетающей птицы, и
встает обрадованный человек при свете утренней звезды, и просит, как маленький
ребенок: звезды, месяц, белый свет, станьте на место улетевшего белого голубя!
И такое же в этот утренний час было прикосновение понимания моей любви, как
источника всякого света, всех звезд, луны, солнца и всех освещенных цветов,
трав, детей, всего живого на земле.
И вот ночью представилось мне, что очарование мое кончилось, я больше не люблю.
Тогда я увидел, что во мне больше ничего нет и вся душа моя как глубокой осенью
разоренная земля: скот угнали, поля пустые, где черно, где снежок, и по снежку
- следы кошек.
...Что есть любовь? Об этом верно никто не сказал. Но верно можно сказать о
любви только одно, что в ней содержится стремление к бессмертию и вечности, а
вместе с тем, конечно, как нечто маленькое и само собою непонятное и
необходимое, способность существа, охваченного любовью, оставлять после себя
более или менее прочные вещи, начиная от маленьких детей и кончая
шекспировскими строками.
Маленькая льдина, белая сверху, зеленая по взлому, плыла быстро, и на ней плыла
чайка. Пока я на гору взбирался, она стала бог знает где там вдали, там, где
виднеется белая церковь в кудрявых облаках под сорочьим царством черного и
белого.
Большая вода выходит из своих берегов и далеко разливается. Но и малый ручей
спешит к большой воде и достигает даже и океана.
Только стоячая вода остается для себя стоять, тухнуть и зеленеет.
Так и любовь у людей: большая обнимает весь мир, от нее всем хорошо. И есть
любовь простая, семейная, ручейками бежит в ту же прекрасную сторону. И
есть любовь только для себя, и в ней человек тоже, как стоячая вода.
3.
Д.Холендро.
Мы остались
со старшиной на боковой дороге. Повернут ли сюда немцы? Боковых дорог много,
рассыпаться по всем - не хватит немцев… Гаубица остыла от дневного зноя, и было
приятно приложить к ее холодному телу распаленную щеку, сидя на лафете. Ястреб
спал, положив голову на ребро щита, как собака, я держал поводья уздечки в
руке, сказав старшине:
- И вы спите.
- Не получится.
- Никогда не думал, что героическое на войне - это не спать ночь за ночью.
Наверно, легче подкрасться к врагу и бросить гранату.
- Один раз подкрасться легче, - ответил старшина. - А придется много. Эта
война… Это такая война…
Он замолчал, ища слов.
- Какая? - спросил я, уже боясь, что он забыл про меня.
- Ответственная… Героическое - это… Как тебе сказать, Прохоров… Уж очень вы
умные, просто скажешь - не поймете… Это - чтобы не завоевали тебя… Год, два,
больше… Никогда… Не за город сражение… Отечество, Прохоров!
- Понятно.
- И героев должно быть много.
- У нас хороший командир.
- И бойцы хорошие. Еще не герои, конечно, но…
- Мы мало воевали.
- Вот чего жалко…
- Жалко, что мы мало знали друг друга. Казалось, все знали, а не все…
Лушин! Прятал под подушку посылки, а теперь всех кормит.
- Ему мать в посылках присылала сухари, - сказал старшина. - Покажи вам -
посмеетесь над ней. Мать обидишь. Он просил: не надо, мать. Я писал ей,
спасибо, Анастасия Ивановна, в нашей армии хорошо кормят, полное меню сообщал,
а она - опять сухари!
- Неграмотная?
- Ей читали! Может, просто от любви посылала, Прохоров? Пошлет - и легче.
Первый-то месяц он ее закидывал письмами - и то, и то пришли, чтобы, значит, с
вами пировать. А где она возьмет то и то? И давай она сушить Федору сухари. А
он их прятал и скармливал по ночам.
- Кому?
- Коням.
Как давно это было, когда мы весело отрывали от посылочных ящиков фанерки,
старательно исписанные руками матерей, и шумели, высыпая лакомства на
батарейный стол, и смеялись над Лушиным, который всегда уходил на это время.
- Хочешь сухарика? - спросил меня старшина.
Мы грызли сухари, а ночь спала над степью вместо нас.
4. К.Г.Паустовский.
Весь день мне пришлось идти по заросшим
луговым дорогам. Только к вечеру я вышел к реке, к сторожке бакенщика Семена.
Сторожка была на другом берегу. Я покричал Семену, чтобы он подал мне лодку, и
пока Семен отвязывал ее, гремел цепью и ходил за веслами, к берегу подошли трое
мальчиков. Их волосы, ресницы и трусики выгорели до соломенного цвета. Мальчики
сели у воды, над обрывом. Тотчас из-под обрыва начали вылетать стрижи с таким
свистом, будто снаряды из маленькой пушки; в обрыве было вырыто много стрижиных
гнезд. Мальчики засмеялись.
- Вы откуда? - спросил я их.
- Из Ласковского леса, - ответили они и рассказали, что они пионеры из
соседнего города, приехали в лес на работу, вот уже три недели пилят дрова, а
на реку иногда приходят купаться. Семен их перевозит на тот берег, на песок.
- Он только ворчливый, - сказал самый маленький мальчик. - Все ему мало,
все мало. Вы его знаете?
- Знаю. Давно.
- Он хороший?
- Очень хороший.
- Только вот все ему мало, - печально подтвердил худой мальчик в кепке. -
Ничем ему не угодишь. Ругается.
Я хотел расспросить мальчиков, чего же в конце концов Семену мало, но в это
время он сам подъехал на лодке, вылез, протянул мне и мальчикам шершавую руку и
сказал:
- Хорошие ребята, а понимают мало. Можно сказать, ничего не понимают. Вот и
выходит, что нам, старым веникам, их обучать полагается. Верно я говорю?
Садитесь в лодку. Поехали.
- Ну, вот видите, - сказал маленький мальчик, залезая в лодку. - Я же вам
говорил!
Семен греб редко, не торопясь, как всегда гребут бакенщики и перевозчики на
всех наших реках. Такая гребля не мешает говорить, и Семен, старик
многоречивый, тотчас завел разговор.
- Ты только не думай, - сказал он мне, - они на меня не в обиде. Я им уже
столько в голову вколотил - страсть! Как дерево пилить - тоже надо знать.
Скажем, в какую сторону оно упадет. Или как схорониться, чтобы комлем не убило.
Теперь небось знаете?
- Знаем, дедушка, - сказал мальчик в кепке. - Спасибо.
- Ну, то-то! Пилу небось развести не умели, дровоколы, работнички!
- Теперь умеем, - сказал самый маленький мальчик.
- Ну, то-то! Только это наука не хитрая. Пустая наука! Этого для человека
мало. Другое знать надобно.
- А что? - встревоженно спросил третий мальчик, весь в веснушках.
- А то, что теперь война. Об этом знать надо.
- Мы и знаем.
- Ничего вы не знаете. Газетку мне намедни вы принесли, а что в ней
написано, того вы толком определить и не можете.
- Что же в ней такого написано, Семен? - спросил я.
- Сейчас расскажу. Курить есть?
Мы скрутили по махорочной цигарке из мятой газеты. Семен закурил и сказал,
глядя на луга:
- А написано в ней про любовь к родной земле. От этой любви, надо так
думать, человек и идет драться. Правильно я сказал?
- Правильно.
- А что это есть - любовь к родине? Вот ты их и спроси, мальчишек. И
видать, что они ничего не знают.
Мальчики обиделись:
- Как не знаем!
- А раз знаете, так и растолкуйте мне, старому дураку. Погоди, ты не
выскакивай, дай досказать. Вот, к примеру, идешь ты в бой и думаешь: "Иду
я за родную землю". Так вот ты и скажи: за что же ты идешь?
- За свободную жизнь иду, - сказал маленький мальчик.
- Мало этого. Одной свободной жизнью не проживешь.
- За свои города и заводы, - сказал веснушчатый мальчик.
- Мало!
- За свою школу, - сказал мальчик в кепке. - И за своих людей.
- Мало!
- И за свой народ, - сказал маленький мальчик. - Чтобы у него была трудовая
и счастливая жизнь.
- Все вы правильно говорите, - сказал Семен, - только мало мне этого.
Мальчики переглянулись и насупились.
- Обиделись! - сказал Семен. - Эх вы, рассудители! А, скажем, за перепела
тебе драться не хочется? Защищать его от разорения, от гибели? А?
Мальчики молчали.
- Вот я и вижу, что вы не все понимаете, - заговорил Семен. - И должен я,
старый, вам объяснить. А у меня и своих дел хватает: бакены проверять, на
столбах метки вешать. У меня тоже дело тонкое, государственное дело. Потому -
эта река тоже для победы старается, несет на себе пароходы, и я при ней вроде
как пестун, как охранитель, чтобы все было в исправности. Вот так получается,
что все это правильно - и свобода, и города, и, скажем, богатые заводы, и
школы, и люди. Так не за одно это мы родную землю любим. Ведь не за одно?
- А за что же еще? - спросил веснушчатый мальчик.
- А ты слушай. Вот ты шел сюда из Ласковского леса по битой дороге на озеро
Тишь, а оттуда лугами на Остров и сюда ко мне, к перевозу. Ведь шел?
- Шел.
- Ну вот. А под ноги себе глядел?
- Глядел.
- А видать-то ничего и не видел. А надо бы поглядывать, да примечать, да
останавливаться почаще. Остановишься, нагнешься, сорвешь какой ни на есть
цветок или траву[1] - и иди дальше.
- Зачем?
- А затем, что в каждой такой траве и в каждом таком цветке большая
прелесть заключается. Вот, к примеру, клевер. Кашкой вы его называете. Ты его
нарви, понюхай - он пчелой пахнет. От этого запаха злой человек и тот
улыбнется. Или, скажем, ромашка. Ведь ее грех сапогом раздавить. А медуница?
Или сон-трава. Спит она по ночам, голову клонит, тяжелеет от росы. Или купена.
Да вы ее, видать, и не знаете. Лист широкий, твердый, а под ним цветы, как
белые колокола. Вот-вот заденешь - и зазвонят. То-то! Это растение приточное.
Оно болезнь исцеляет.
- Что значит приточное? - спросил мальчик в кепке.
- Ну, лечебное, что ли. Наша болезнь - ломота в костях. От сырости. От
купены боль тишает, спишь лучше и работа становится легче. Или аир. Я им полы в
сторожке посыпаю. Ты ко мне зайди - воздух у меня крымский. Да! Вот иди, гляди,
примечай. Вон облако стоит над рекой. Тебе это невдомек; а я слышу - дождиком
от него тянет. Грибным дождем - спорым, не очень шумливым. Такой дождь дороже
золота. От него река теплеет, рыба играет, он все наше богатство растит. Я
часто, ближе к вечеру, сижу у сторожки, корзины плету, потом оглянусь и про
всякие корзины позабуду - ведь это что такое! Облако в небе стоит из жаркого
золота, солнце уже нас покинуло, а там, над землей, еще пышет теплом, пышет
светом. А погаснет, и начнут в травах коростели скрипеть, и дергачи дергать, и
перепела свистеть, а то, глядишь, как ударят соловьи будто громом - по лозе, по
кустам! И звезда взойдет, остановится над рекой и до утра стоит - загляделась,
красавица, в чистую воду. Так-то, ребята! Вот на это все поглядишь и подумаешь:
жизни нам отведено мало, нам надо двести лет жить - и то не хватит. Наша страна
- прелесть какая! За эту прелесть мы тоже должны с врагами драться, уберечь ее,
защитить, не давать на осквернение. Правильно я говорю? Все шумите, "родина",
"родина", а вот она, родина, за стогами!
Мальчики молчали, задумались. Отражаясь в воде, медленно пролетела цапля.
- Эх, - сказал Семен, - идут на войну люди, а нас, старых, забыли! Зря
забыли, это ты мне поверь. Старик - солдат крепкий, хороший, удар у него очень
серьезный. Пустили бы нас, стариков, - вот тут бы немцы тоже почесались.
"Э-э-э, - сказали бы немцы, - с такими стариками нам биться не путь! Не
дело! С такими стариками последние порты растеряешь. Это, брат, шутишь!"
Лодка ударилась носом в песчаный берег. Маленькие кулики торопливо побежали
от нее вдоль воды.
- Так-то, ребята, - сказал Семен. - Опять небось будете на деда жаловаться
- все ему мало да мало. Непонятный какой-то дед.
Мальчики засмеялись.
- Нет, понятный, совсем понятный, - сказал маленький мальчик. - Спасибо
тебе, дед.
- Это за перевоз или за что другое? -- спросил Семен и прищурился.
- За другое. И за перевоз.
- Ну, то-то!
Мальчики побежали к песчаной косе - купаться. Семен поглядел им вслед и
вздохнул.
- Учить их стараюсь, - сказал он. - Уважению учить к родной земле. Без
этого человек - не человек, а труха!