|
"Язык отцов, прости за немоту"
Новая книга Баира Дугарова
Мэри ХАМГУШКЕЕВА, кандидат филологических наук, доцент:
Я вспоминаю, как в Улан-Удэ проходила торжественная церемония вручения Государственных премий Республики Бурятия в области литературы и искусства за 1994 год. Тогда почетного звания лауреата был удостоен и поэт Багир Дугаров за сборник стихов "Звезда кочевника", выпущенный Восточно-Сибирским книжным издательством в серии "Сибирская лира". Данная серия давно полюбилась читателям Иркутска и республики за Байкалом. Люблю ее и я. И не в обиду других ее авторам будет сказано, мне кажется, что книга Баира Дугарова "Звезда кочевника" -- лучшая среди всех. И не потому, что он мой земляк. Оценю ее так высоко с точки зрения художественного мастерства и ее места в литературном процессе Сибири.
Для бурятских любителей поэзии выход этой книги стал большим событием в литературной жизни. Учитывая талант автора, тираж в одну тысячу экземпляров уже сделал это издание раритетом. Уместно отметить, что и первый сборник стихов Баира Дугарова под названием "Золотое седло" тоже был издан в городе на Ангаре более двадцати лет назад, когда он еще учился на отделении журналистики Иркутского госуниверситета. Между этими двумя книгами, вышедшими в его "крестном" городе, вместилось еще шесть, опубликованных в разное время в родном Улан-Удэ и в Москве: "Горный бубен", "Городские облака", "Небосклон", "Всадник" и "Лунная лань".
Любовь к бурятской мифологии, народным легендам и песням у автора счастливо сочетается с органичным знанием поэтического наследия русской классической и современной поэзии. Интерес к теме Азии, евразийства, высокая поэтическая культура -- этим отличается творчество Баира Дугарова. В его стихах и поэмах -- обостренное чувство связи поколений. Может, это оттого, что поэт родился в глубине Саянских гор, недалеко от величайшей вершины Восточной Сибири -- Мунко-Сардык, и потому природа наполняет его творчество. Две традиции сливаются у этого мастера естественно и органично: русской философской лирики и поэзии Востока, ориентированной на идейно-художественные ценности старомонгольской, тибетской, индийской культур.
Кстати, Баир Сономович Дугаров не только поэт, но и ученый: окончив аспирантуру Института востоковедения АН СССР, он в свое время успешно защитил диссертацию на ученую степень кандидата исторических наук. Там же, в Москве, занимался в литературной студии по семинару у такого "широкоэкранного" поэта, как Борис Слуцкий.
Помнится, лет пять тому назад, в основном по инициативе Баира Дугарова в Бурятии широко отмечалось 950-летие со дня рождения выдающегося тибетского поэта-отшельника Миларайбы. Это и послужило поводом привлечь внимание людей к жизни и творчеству одного из самых ярких представителей тибетской цивилизации.
Познакомившись с творческим почерком Б. Дугарова в "Звезде кочевника", ставшей квинтэссенцией всех предыдущих его сборников, читатель, безусловно, почувствует, что его строки корнями уходят в глубь культуры, истории и фольклора. В своих раздумьях бурятский поэт и ученый касается сложных противоречий уходящего тысячелетия, проблем добра и зла, выдвигая в первую очередь необозримую, вечно животворящую силу светлого и доброго начала...
Примерно с середины 60-х годов под влиянием русской и мировой поэзии бурятские мастера изящного слова (Дондок Улзытуев, Намжил Нимбуев, Борис Сыренов, Мэлс Самбуев, Владимир Петонов) начали активно осваивать такие не традиционные для национальной поэзии формы, как миниатюры в стиле "хокку", "танка", дву-, четырех-, восьмистишия, рондо, газели, октавы, элегии, акростихи, баллады, сонеты, венки сонетов, роман в стихах и т.д. И в сборнике Б. Дугарова имеется целый цикл стихотворений в стиле японского "танка", озаглавленный автором "Сюита мгновений".
Мало кто из бурятских, в том числе и русскоязычных поэтов, испробовал свои силы в таком трудном жанре, как гекзаметр. И тут поэт вновь верен особенностям национального восприятия: его гекзаметры -- "Город", "Грузия", "Даурия", "Латвия", "Ра", "Тангра", "Троя" -- все они аллитеризированы.
Аз -- на монгольском наречье "удача и счастье". Да, именно, "счастье".
Азия, лани твои торопили мое на земле появленье.
Азбука вечных письмен, проступавших на пальмовых листьях и скалах.
Азимут веры, искавшей в пустыне опору и храмы в душе воздвигавшей.
Алангуа, из сияния лунных лучей сотворявшая всадников грозных.
Алою пылью клубились просторы, и лотос в уставшей пыли распускался.
Айсберги гор вырастили из бездны песчинок, спрессованных жизнью и смертью.
Азия -- твой караван так велик, что отыщется след мой едва ли. ("Азия").
Поэт очень дальновидно "застолбил" эти свои "гимны", на всю творческую жизнь...
В строках Баира Дугарова бурная стихийность, "безудерженность" поэтического высказывания сочетаются с верностью традиционному языку национальной поэзии. И, быть может, внутренняя потребность художественно согласовать это непосредственное выражение щедрого лирического дара, откликающегося на все вокруг, с той человеческой естественностью, которую несет в наше время изящная словесность, и составляет основной пафос творчества этого мастера.
Одна из важных сторон лирики (в том числе и пейзажной) Баира Дугарова -- та, что родила в этом и в других стихах как бы "классический" образ Восточных Саян, Мунко-Сардыка, с которого "синь, сверкая, стекает с острогов", и соответственный образ поэта, в "напевах" которого слова, говорящие о мудрости и силе, звонкости и высоте, соизмеряемые с величием снежной вершины. Это высокая и торжественная лирика, обнимающая образы земли и неба, относящаяся к человечеству и мирозданию, жизни и смерти, опирающаяся на вершины гор и касающаяся звезд (и "кочевника" бурятского поэта). И не отсюда ли его строки на буддийские религиозные мотивы, рассыпанные по страницам "Звезды кочевника", этого своеобразного и неповторимого "бурятского Миларайбы"?!
И еще: единственный и главный герой автора -- это человек во всех измерениях, человек разумный, творческий, нравственный. Так называемое знание жизни в литературе -- категория особая и непростая. Она вмещает в себя не только эмпирическое знание реалий жизни (что крайне важно), но и глубину ее понимания в сложной диалектике исторического развития, личную причастность к судьбе Отчизны, любовь к родному народу.
Оставаясь верным особенностям национального мировосприятия, Б. Дугаров в то же время поднимается к глобальному мышлению человека конца двадцатого века. Поэту присущ широкий и вместе с тем пристальный взгляд на мир, в котором самое главное -- высокое призвание человека, чистота его заветного пути, его долг перед настоящим и будущим. Зрелая пора этого своеобразного и талантливого поэта обещает нам интересные произведения, с которыми читатель рад будет познакомиться.
г. Улан-Удэ.
Предлагаем вашему вниманию подборку стихов Баира Дугарова.
Рекой распавшейся на рукава,
монгольские распались языки,
От общего истока далеки,
они текут, храня черты родства.
Но речь монгола я могу понять,
она на слух шипяща и резка.
Пустыни в ней обманчивая гладь,
внезапный смерч гобийского песка.
А мой бурятский тише и нежней,
в нем мягче звук, мелодия длинней.
Чуть в стороне от яростных степей
он рос, доверясь хвойной тишине.
И над землей, прижавшейся к тайге,
струится древней речи благодать.
И хочется смеяться и рыдать
на материнском нежном языке.
Язык отцов, прости за немоту,
прости, и к горлу подступает ком.
Утраченного дара красоту
на языке восполню ли другом?!
* * *
Эта капля дождя,
что лежит на ладони,
ночевала вчера у тибетских твердынь.
Гималайское солнце
на утреннем склоне
подхватило ее, отражавшую синь.
... И дошла до Байкала последняя туча
с драгоценной
единственной
каплей дождя.
* * *
О лани
Моих сокровенных печалей!
Вам хорошо ли со мною
на солнечных склонах
гор моей Азии?
* * *
Никогда
я стихов никогда
не писал.
Это горы во мне говорили.
Это степи во мне говорили.
* * *
Птицы раздумий моих
взлетают в часы
моего одиночества.
Я здесь, в этом мире,
и нет меня в нем.
* * *
Гляжу я на вершину Сардыка,
на белую высокую вершину.
Как айсберг посреди материка,
она венчает неба половину.
Гляжу я на вершину Сардыка
в лохмотьях туч, сползающих с нагорья.
Наверное, когда-то облака
сверкали льдами Северного моря...
* * *
Мужчине -- путь, а женщине -- очаг.
И чтобы род мой древний на зачах,
роди, молю и заклинаю, сына.
Стрела летит, покуда жив мужчина.
Мужчине -- дым, а женщине -- огонь.
И чтоб в бою мой не споткнулся конь,
Я должен знать, что юрту греет пламя,
как предками завещанное знамя.
В мужчине -- дух, а в женщине -- душа.
Травинка держит небо трепеща.
Без очага, без сына, без любимой,
как одинокий смерч, развеюсь над равниной.
* * *
... От Гималаев до Ольхона
и есть земля -- единой тайны лоно.
И времени большая колесница
к пространству заповедному стремится.
И мир спасет не битва,
а битву укротившая молитва.
О Лхамо,
мир твой лама.
* * *
Шесть священных слогов
отзываются вечности эхом:
"Ом-ма-ни-пад-мэ-хум".
Снег сверкает на острых вершинах,
которым три вечности лет.
Снег доверчиво тает,
дыханьем моим на ладони согрет.
... А на белых снегах
распускается северный лотос.
Это в храмы мои возвращаются
вера и голос.
Возвращается степь
к сокровенным истокам и вехам.
"Ом-ма-ни-пад-мэ-хум".
| 
