КАК ТУАЛЕТНЫЕ ЕРШИКИ СТАЛИ СИМВОЛОМ БОРЬБЫ ЗА ВСЕ ХОРОШЕЕ. ЧТО ЗАПОМНИЛОСЬ ПОСЛЕ МИТИНГА ЗА СВОБОДУ НАВАЛЬНОМУ
Мы с коллегой Ксенией Луриковой пришли на митинг минут за 20 до его начала. Народу ноль. Лишь за зданием музея «Кижи» притаились два автобуса и группа милиционеров. В смысле, полицейских. Хотя, наверное, в нашем случае название не принципиально.
Дабы избежать недоразумений мы повесили на шеи журналистские удостоверения и запаслись письменным редакционным заданием. А то, мало ли, вдруг нас перепутают с протестующими и поколотят, а мы же не они. Мы просто на работе. Милиционеры так-то тоже пришли на не санкционированный митинг и добавили ему массовости. Но они же сами себя не задерживают. Потому что работа. По работе можно.
Стоило нам начать фиксировать стоящих в засаде жандармов, как они тут же подошли к нам и стали просить показать удостоверения. Мы показали. Но полисменов это не удовлетворило, и они попросили предъявить паспорта. Мы предъявили. Этого им тоже показалось мало, и они захотели наши паспорта пофоткать. Ксения не разрешила, а я не возражал. Пусть фоткают. Я не мешаю фотографировать им, а они не мешают – мне. По-моему, классный договор. Просто, уважаем труд друг друга. Замечательно.
Первым на площадь пришел Коха. Мой школьный приятель. Он последнее время часто выходит против чего-нибудь постоять. Встанет с плакатом и протестует. Вот и сейчас Коха пришел с листом ватмана, на котором было написано: «Ершик из дворца за 700 евро». По аналогии со стульями из дворца из «12 стульев». Не успели мы обменяться с другом детства парой слов, как к нему заспешила стража. «Что у вас написано?» - спросил черноглазый стражник. «Ковшик из дворца», - ответил Коха. «По-моему, остроумно, - доброжелательно встрял я. – И ни к чему не призывает». «Я вас не спрашивал», - огрызнулся полицай и оттер меня от Кохи своей мужественной спиной.
Причем, он почему-то решил обязательно стоять ко мне вплотную. Так, чтобы я чувствовал тепло его бушлата. Причем, пространства было достаточно, но он буквально терся об меня. Потом мне рассказали, что это известный городской милиционер Лебидка. Начальник полиции Петрозаводска. Но тогда-то я не знал, что он Лебидка, и удивлялся его нарочитой близости.
- Отойдите от меня, - неожиданно приказал полицейский. – Соблюдайте дистанцию в полтора метра.
Я отошел.
- Нет, в два, - передумал Лебидка.
Так, словно это я к нему подошел, а не он ко мне. Странный человек.
И тут я задумался. Зачем? Зачем с самого начала создавать эту атмосферу конфронтации? Ведь ничего еще не происходит. Ну, пришел человек со смешным плакатом. Ни к чему не призывает, не кричит, не ругается. Другой человек максимально доброжелательно решил поддержать беседу. Зачем сразу: «Я вас не спрашивал?». Зачем оттирать и приказывать? Зачем на ровном месте создавать обстановку вражды и противостояния? В общем, Коху увели. Без шума и пыли.
Ровно в 14-00 площадь стала наполняться народом. Я-то, честно говоря, думал, что придет от силы «полтора землекопа». Но вокруг памятника революционера Кирова собралось порядка трех, а может и пяти сотен человек. У некоторых в руках были туалетные ершики. Они символизировали самую пикантную деталь расследования Навального о Путине. Лебидка направил на них мегафон и объяснил, что они участвуют в противозаконной акции. Митинг не согласован, а значит, не законен. Люди спросили, можно ли им просто гулять? Лебидка разрешил. «Гуляйте на здоровье», - сказал он. Но попросил не заниматься пропагандой и агитацией. Нельзя выкрикивать лозунги и произносить речи. А гулять можно. И тут на постамент забралась девушка с портретом Навального ручной работы. Раздались аплодисменты. Сотни людей хлопали смелой девушке… Ее увели вслед за Кохой.
Наверное, я чего-то не понимаю. 31 статья Конституции утверждает, что «граждане Российской Федерации имеют право собираться мирно без оружия, проводить собрания, митинги и демонстрации, шествия и пикетирование». При этом в 17 статье сказано, что «осуществление прав и свобод человека не должно нарушать права и свободы других лиц». Видимо, для этого и нужны согласования. Вдруг демонстрация помешает «другим лицам» ехать в троллейбусе, или крики митингующих отвлекут школьников от учебы. Но тут-то площадь, по которой никакой транспорт не ходит. Рядом нет учебных заведений. Митинг на этой площади прав и свобод «других лиц» нарушить не мог. Почему же митинг не был согласован? Почему митинги были запрещены во всех городах России? Кто совершает большее беззаконие, тот, кто осуществляет свое конституционное право на участие в мирном протесте, или тот, кто запрещает его безо всяких внятных причин?
Третьим скрутили велосипедиста. Он стоял на постаменте в ногах у Кирова, внезапно начал кричать, за что подвергся нападению полиции и был свергнут с пьедестала. При этом и он, и милиционеры споткнулись на ступеньках и посыпались вниз в снег. Там у них образовалась куча-мала, и день начал переставать быть томным. Толпа стала скандировать: «Позор», женские голоса причитали: «Зачем вы бьете человека?», копы сражались как львы и, в конце концов, впятером одолели супостата. А вслед за ним и еще двоих. Один был в клетчатых штанах, а другой, кажется, оказался девушкой. К музыкальному театру подъехали броневики с омоном. Битва полиции с народом вступала в основную стадию.
Людей внезапно перестали подпускать к памятнику. Полицейские окружили каменное изваяние двумя кольцами и отрезали одну часть повстанцев от другой. Не пускали дажи депутата ЗС Слабунову и детского омбутсмена Сараева. Но я-то был на работе. У меня на шее болталось удостоверение, мой паспорт уже был сфотографирован, я не был революционером, а лишь исполнял роль скромного летописца истории. Однако меня тоже остановили.
- Позвольте, это какое-то недоразумение, - забормотал я. – Я здесь работаю. Так же, как и вы. Вот удостоверение, вот печать, вот фотокарточка. Сличайте.
- Там проходит противозаконная акция, - ответили мне.
- Но я здесь именно для того, чтобы описывать это противозаконную акцию, - постучался я в их разум.
- Все комментарии через пресс-службу, - ответили защитники Кирова и замолкли навеки.
Я позвонил в пресс-службу, но там, видимо, по случаю субботы никто не поднимал трубку. Я объяснил это добрым молодцам, но те лишь смотрели вдаль и молчали, как Кибальчиш на допросе.
Тогда я стал искать какого-нибудь человека в папахе. Я читал, что папахи выдают только полковникам, а значит тот, кто носит этот каракулевый атрибут власти, должен что-то решать. Мужик в папахе и впрямь сыскался неподалеку. Я объяснил ему ситуацию, но он вдруг впал в тоску и начал рассматривать парящие вокруг снежинки.
- Бывает, - неожиданно отреагировал на меня небольшой мужчина в штатском.
Светлая курточка, темная кепочка, спокойный и незлобивый.
- Но это же не правильно, - залепетал я.
- И так бывает, - философски заметил небольшой.
В конце концов, он подошел со мной к первому кольцу стражи и велел пропускать тех, у кого есть удостоверения прессы. Кольцо потребовало вновь показать мой паспорт и, сличив его с удостоверением, расступилось. Однако второе кольцо не шелохнулось. Так я и застрял между двумя кордонами. А человек в кепке оказался, заместителем начальника полиции по охране общественного порядка в Карелии Гармашовым.
Минут через 10 Гармашов подошел к держателю мегафона Лебидке и попросил его в последний раз предложить людям волю. В смысле, разойтись по-хорошему. Лебидка предложил. Напомнил, что акция не законна и сказал, что им еще не поздно уйти. Толпа сказала: «Позор!» И тогда от стен музыкального театра на народ стройным кордебалетом двинулся ОМОН. Дубины, берцы, шлемы. Сзади театр с колоннами, впереди каменный гость. Между ними кордебалет с дубинками, Лебидка с мегафоном и девушки с ершиками. Рядом в снег провалилась пони, изредка над всем происходящим ржали лошади. Неспроста говорят, что рано или поздно любая трагедия оборачивается фарсом.
ОМОН оттеснил людей к елочке. Какая-то женщина прочла Пушкина: «Оковы тяжкие падут». Ее никто не тронул. Наоборот, начальник городской полиции лично предложил людям почитать еще. И тут им бы, конечно, стоило его послушать. Ведь, фактически, он разрешил не просто критиковать режим, но еще и делать это самым изощренным образом. Языком Пушкина, Лермонтова и Некрасова. «Властитель слабый и лукавый, плешивый щеголь, враг труда», «Прощай, немытая Россия», «Душно! Без счастья и воли» - да одной только школьной программой можно было выразить больше, чем сотнями возгласов «Путина в отставку». Смысл тот же, но можно. Однако народ начальника полиции не послушал.
Некая женщина рассказала, что с точки зрения фашизма антифашистские выступления тоже считались противоправными. И ее не обезвредили. То ли не расслышали, то ли не поняли. Еще какие-то девушки возложили под ноги омоновцев цветы. Цветы не раздавили, девушек не побили. Вообще, казалось, что мероприятие потихоньку сворачивается, как вдруг в толпе произошла неожиданная ажитация, и мимо меня с промежутком в несколько минут «космонавты» пронесли три сакральные жертвы. Ощущение было такое, что у ребят был план по задержаниям, он горел, и им срочно нужно было его потушить.
Знакомые сообщили, что во время этой странной вспышки активности омоновцы захватили доброго плотника Филенко и журналиста Погребного, работающего на издание, принадлежащее карельскому сенатору Зубареву. Плотник потом рассказал, что, увидев черных полицаев, вспомнил доброго милиционера дядю Степу и не сдержался. Он обозвал их плохим словом, крикнул: «Свободу Навальному», за что был брошен ниц и доставлен в околоток. А журналист, судя по всему, был задержан нечаянно. Я видел, как на опустевшей площади коллеги Погребного журили растерянного полицейского, а тот звонил куда-то и просил Погребного не оформлять. Мол, попал под замес. В смысле, упс.
- Видимо, рядом с ним шум был, - предположил полицейский, - вот его и схватили, не разобравшись.
И это при том, что у Погребного было журналистское удостоверение, а в руках камера, которую берценосцы героически выбили у него из рук.
Около пяти вечера все разошлись по домам. Остались только каменный Киров, искусственная елка, пони и лошадь. Словно ничего и не было.
