|
Ефремов Маркел Фёдорович.
«…в Сытомино был один дом…».
Здесь такая версия, старики рассказывают:
– В Сытомино был один дом, жил сторож, дрова караулил.
Здесь раньше съезжались: с Сахаля, из Кушниковой, из Чимкиной – готовили дрова для пароходов. А потом назвали Сытоминой, начали народ-то переезжать, потому что – уезжать из дому, тут дрова пилить – как-то не то. Один построил, второй, начали строиться. Эти дрова я помню, при мне ещё пилили.
«Отец…из Тобольска приехал».
Отец не Сытоминский, он из Тобольска приехал. Он приехал сюда грузчиком на пароходе, не сосланный. Ну и остался у купца в Кушниковой, жил у него, работал. Отец, видать, подходящий, он за двоих получал. Он работал у него 4 года. А потом надумал жениться, а мать тоже у купца работала, поженились. Купец дал корову и лошадь, дал денег, чтоб построить дом, и они переехали в Сытомино. Кушниковы были <в родне>, материны два брата...
О рыбных угодьях, промысле и лошадях.
Кушниковский купец занимал Тамкатку. Сытоминский песок, два песка, ниже, перед Курьёй, – Нижний назывался, а этот Верхний. Вот два песка, два звена, их тут больше и не было, неводов-то, да на Сулинском песке, три. Зимой в речках ловили – Больша речка, Ершова речка. Тогда ни отармов, ничего не было, в основном в речках ловили.
...На своих конях возили рыбу в Тобольск. Ловили летом, садили в сады, эта рыба до осени, до заморозков сохранялась. Такие выбирали места – озёра живые. А осенью, когда замёрзнет, они собирались, все кто садил, и вылавливали, делили и возили в Тобольск, там продавали. А из Тобольска привозили хлеба, ещё что требуется. Я знаю хорошо, что два рейса давали за зиму на шести конях, у нас шесть коней было запряжёно. Остальные мелкие были, дак дома оставляли. Коров я не помню, сколько у нас было, мать говорит, что были коровы.
Сытомино раньше называлось Белым Яром?
Белый Яр называли, слышал от стариков, это хорошо запомнилось. Толи из-за песку, когда едешь по реке, – песок белый. Но Белый Яр не пристало название, а стало Сытомино.
Сытоминка была уже, чем сейчас?
Дак, надо полагать – уже была. Мой брат рыбачил, в то время ещё, в период НЭПа, – невод 250 метров, выбросят его, уже канат пошёл, он берёт пичугу <грузило для невода> – на ту сторону перебрасывал. Метров 300, примерно <ширина реки>.
...Родился я здесь, в Сытомино, дом наш счас снесён, за Першиными, там стайка, на этом месте. Где живёт Тыриков <Виктор>, вот между амбаром и... тут <на берегу>.
Здесь много жителей было в то время?
Совсем мало было. Вот где счас рыбкооповская контора – тут лес был уже, тут было кладбище. Мингалёв где живёт – тут кладбище было. А в ту сторону, за Иваном Кореньковым, да где старая школа – тут рям был, почему и называли Зарям, рям – болото, лес такой, чаща. Больше тут домов не было.
«Вот и получилось Сытомино».
...Тут ещё была деревня – Нижняя Пристань, она была раньше, чем Сытомино. А потом начало яр ломать, не успевали дома народом убирать. Её тут за одно лето сломало, и дома все эти с Нижней пристани сюда, в Сытомино народ переехал. Вот и получилось Сытомино – с Тугаски съехались, да из Чимкино. А здесь приезжих откуда-то, я не скажу, в то время не было таких.
...А Чимкино, вот она, по Быковой, она раньше построена, чем Сытомино. Вот Кореньковы там, два брата: Гаврил... Надо Ивана Коренькова спросить, он в Чимкиной родился.
...Сахали – это старая деревня, она ещё раньше Сытоминой была. Просто Сахаль был не там, где он сейчас, старый Сахаль в стороне был, там протока. А потом решили на гору. Они сами перевезли свои дома, построили, а то место забросили, тут же поближе к реке.
...На Няше тоже была деревня небольшая. Но я не помню её, я помню там 2-3 дома, когда в Сивохребт ездили с мужиками за орехами, дак приставали. Няша тоже рыбодобыча, охотники были, ловили пушнину. А потом, постепенно... ну, чё там – ни магазина, ничего нет, приходилось в Сытомино ехать, да брать муки, да себе стряпать. Там потом всё ликвидировалось.
...Тугаска была тогда больше, чем Сытомино. Тугаска была из здешних людей, в основном ханты были, она была хантэйская. Ханты постепенно вымирали, русские начали это место занимать. В Тугаске домов, я помню, больше было, чем в Сытоминой.
...Здесь у нас ханты, в Сытоминой, не жили.
Откуда такие названия странные, как Мать-его-за-ногу?
Это ребятишки! Для смеху. Мать-его-за-ногу – это ребятишки, думали, думали, как назвать проточку, како имя дать...
«Была часовня в Кушниковой».
...Кушниково была нормальная деревня, там жили богатые люди – рыбаки, охотники. Мне приходилось бывать там у своих, у Трифоновых, с матерью ездили в гости. Там красота – у каждого дома палисадники, в деревне мур <трава>, всё чисто было. Занимались рыбодобычей, у них Кунина, песок там. Жили хорошо. Они и с купцами также жили, и после купцов.
...Была часовня в Кушниковой. Мне лет 10 было, может 8, мы с ребятишками ходили – эти угли смотрели. Она сгорела дотла... Меня возили в Тундрино <крестить>.
«Поймали мать и потащили на баржу». Как Мазалова расстреляли.
...Белогвардейское восстание? Так я в брюхе у матери был, я в 21-м году родился. Ну, рассказывали, что пристал пароход, на косах тут, Тауинские косы называются, народ-то, здешний, знает. Пароход-то пристал, высадили отряд, взяли деревню в кольцо. Разошлись где-то там цепью и пошли. Думали, что бандиты здесь, а бандитов-то здесь не было, оне в речке Ляме жили. Тут каждый дом потрошили, искали бандитов красноармейцы.
Когда цепь-то шла – моя мать сидела в плохах. Плохи, раньше перевесом уток ловили. Мать-то шла, чирка добыла одного ещё, тогда плохо летали утки-то, видимо. А командир отряда-то шёл за ней, узнать – что за женщина, идёт куда, и дошёл почти до дома, когда мать зашла. Когда командир-то отошёл на пароход, а эти <красноармейцы> пришли к нашему дому. А отец-то был на рыбалке, на Перетопе рыбу ловил. А у него, он спал на вышке, там кумыш был постелен, да полог. Оне увидали это:
– Ага! Полог, кумыш. У тебя бандит тут! Где бандит?
Она говорит:
– Какой бандит? Это старик у меня, там ездит, рыбу ловит.
Поймали мать и потащили на баржу. А кого подозрительных ловили – на баржу садили. Мазалова тут подвели, его посадили на баржу, мать тут сидела. Командир-то пришёл, да поглядел туда, в люк-то:
– А старуху зачем эту посадили?
Она беременна была мной.
Они говорят:
– Вот, так и так.
– Отпустите её.
Её отпустили, вот она и пришла домой. И вот пароход-то пошёл, баржа сзади, на барже пойманные. И вот Мазалов, его на корму поставили, с носу стрельнули, и всё, он упал в воду тут. Родные тут поймали его, недалёко. Вот так, по рассказам стариков.
«При мне, я помню, раскулачивали».
...Здесь колхоз начался в 31-м году. При мне, я помню, раскулачивали... Вот где отец-то построил дом, против его жил брат купца. Дом-то счас живой, вот счас живёт, хлеб-то возит, – Беспёрстов. Этот дом стоял на берегу, там директор Чащин жил, Максимов жил. Там была улица. Там когда стало подмывать – дом поставили сюда, маленько подрубили, и он счас красиво выглядит. Вот этот дом... Ну вот – 31-й год. Отец нас позвал к окошку – а их <семью Василия Яковлевича Кушникова>, как пришли из Совета, вывели из дома, и в чём они сидели... Отца-то сразу куда-то увезли, потом привезли его больного, а мать-то в бане, там баня была у них большая. А дом Совет забрал, чё там было у них. Тут Поспеловы жили, тоже богатые, их тоже раскулачили, в поспеловском дому школу сделали. Шестаковский дом на берегу стоял – там клуб потом сделали, счас Иван Пухленкин в нём живёт.
...Сытоминских посылали вниз по Оби – Обдорск, Салехард, там они, как раскулаченные.
Откуда был рыбкооповский склад на берегу, который сгорел?
Это двухэтажный склад кушниковского купца. Когда я учился в школе – он там ещё стоял, мы ещё играли.
А Госбанк, это чей был дом?
Кольцова. Это был, как вам сказать, – начало рыбтреста. И этот Кольцов, он из Тобольска, он здесь как мастер был – принимал рыбу от людей, коптил её, ездил на Иртыш, покупал свиней, сюда привозил, делал колбасу, продавал здесь, в деревне. Когда он зачуял это вот раскулачивание, он успел <уехать>, его не успели кулаком-то признать. А вот этот, рыбтрест называли, это с него. Я помню, мы пацанами были, – он там рыбу вялит, мы воровали у него вяленных мохтиков. Весной местные ловили рыбу, ему сдавали, он там рабочих держал, солили. И вот он вялил, где-то продавал.
«Мой отец бедно жил… имел 15 коней».
...Кулак считался, что наёмных рабочих держал. Вот Шестаков... Тихона Герасимовича знали тут, наверное, на почте работал? Ну, Шестаков, я хорошо их знаю. У него был невод, звено было – 5 человек. Брал рабочих, один-то он не мог – невод 250 метров. Он за невод брал пай <долю> отдельный, допустим – 5 человек, а делили на 6 паёв. Вот, всё его и было, на житьё. Но, всё равно, он имел много коней.
Это сколько – много?
Ну лошадей, допустим, 10, 15. Вот мой отец бедно жил, самый бедный был в Сытоминой, он не кулак, ни кто, ничего, – имел 15 коней... Сколько коней было, и хоть бы таскать канаты, чё-ли, – не могли придумать. Даже сено для них ставили – руками таскали на себе. Когда колхозы-то стали сено косить сенокосилками и копны таскать конями, они потом схватились:
– Вот, мы дураки были!
Надо же на 15 лошадей накосить, всё это надо стаскать на носилках! Вот так.
...Отец больной уже был. Как больной – он поехал на телеге сено покосить на Перетоп. Взял с собой ружьё. Сено накосил – утки летают, летают кругом его, летают, летают. Он за ними гонялся, гонялся, они улетели. Он ружьё-то давай пихать в сено, да не стволом вперёд, а стволом-то к себе, а курком туда. Оно выстрелили и руку ему насквозь... Он год лечился, в Тобольск ездил. Потом калека был, у него два пальца всего оставалось.
Как привозили ссыльных?
Это помнится хорошо. Их привезли где-то в 31-м году. Сначала на конях, зимой ехали. По квартирам к нам тут, в Сытомино, селили. У нас, в нашем дому, пять семей было.
В одном доме?
Да. Он в 27-м построен. Спали, в общем, – не поймёшь, ночью встал – так не пройти. А потом пароход, на барже.
...Они приехали, им тут выдавали питание маломальское. Они сами валили лес. Тут раскулачили уже, у раскулаченных коней много было, коней-то в колхоз. И вот на этих конях возили лес, сами строили посёлок этот, Зарям, дальний и ближний, Полков был у них прорабом, Егор Тимофеевич. Строили и расселяли их по квартирам. Квартиры не в полдома, а четвертушки.
О ссыльных: «…а они лучше нас, люди-то».
...Когда их сюда везли, нам наказали:
– Топоры прячьте, ружья прячьте, такие люди едут!
А когда приехали, мы посмотрели – а они лучше нас, люди-то. Они все работяги, все хозяева земли были, это же известно. Рассказывали, как они хорошо жили, сколько коней имели, пашни. Ну, в период НЭПа, когда Ленин дал 5 лет эти, дал людям жизни, а Сталин прекратил всё это, вот и всё – спрашивай теперь с кого хочешь.
Они и здесь начали строить, работали тут, в основном в Рыбозаводе. Через год у них уже коровы и кони появились. Начали жить, а потом и вообще хорошо зажили.
О Сосновке, Сухом и Смолокурке: «…в основном... с голоду умерли».
...По речке Сахалинке три посёлка было, там совсем ни к чему людей завезли. Просто девать некуда было людей. Народ, в основном, там... с голоду умерли. А потом остатки вывезли, признали, что там нечего делать. Чё там делать, в этой речке, столько людей?! Счас там лес, одни остовы остались, кирпичи.
О 58-й статье: «…так никто обратно не вернулся».
...Здесь комендант был, комендатура, была кутузка, как назвать вам – КПЗ. И вот, значит, собрание идёт в колхозе. Тогда план был, людей надо:
– Товарищи, надо на лесозаготовки.
Комендант с наганом сидит тут, в президиуме, с председателем.
– Вот ты, поедешь?
– Ну, дак чё, куда деваться – конечно, поеду.
Вот они там трубили сорок норм. Боялись 58-й, попробуй тут слово скажи, и всё, и на Колыму, ГУЛАГ архипелаг!
Вот мой брат, старший, был председателем колхоза здесь. И что, почему? Брат я, должен же знать, отец-то бы мне всё равно что-то сказал про него. Если вот банду... где он, чё? А он в банду-то ещё молодой был. Не знаю. Приехала из Сургута милиция – забрали, увезли, и больше он не бывал здесь. По доносу, наверно, садили. Здесь был человек от милиции, тайный, колхозник бедный, толи ему план давали, то ли чёрт его знат. А потом узнали, когда уже он помер. Сколько людей надо – из милиции приедут – Кого взять? Я знаю хорошо кушниковских стариков – уже работяги самые. Он с Кушниково, дальше никуда не бывал – всё равно 58-я. Как увезли их – так никто обратно не вернулся.
1953-й год: «Не плачьте, узнаете про Сталина».
...Смерть Сталина? Как не помню?! Плакали люди, некоторые плакали. При мне вот тут, у нас Рыбозавод, двухэтажное здание было, потом его увезли в Сургут, и вот – парторг выступала – сама плачет, люди плачут, а некоторые говорят:
– Постойте уже! Не плачьте, узнаете про Сталина.
Что могли мы знать – 58-я, троцкисты?! Что мы здесь могли знать, если в Москве никто, ничего... Хотя и знали, но сказать-то кто-то должен первый. В Москве-то знали, и здесь понимали. В душе-то понимают, а сказать-то нельзя было. Тут даже не про Сталина, тут даже какое-нибудь слово – тебя уже притянут, уже 58-я.
«Это была школа».
...Школа-то наша, моя школа, ещё живая – кудряшовский дом на берегу. Это была школа, с первого класса до третьего я в ней учился. Жилой дом просто. Я не знаю, чей он был в то время, но тоже какого-то богатого человека. Одна комната большая и маленька спальня. Парты были, с первого по третий класс все вместе сидели. Ужинцева Анна Григорьевна, она преподавала всем.
...В Кушниковой я год учился, в четвёртом-то классе. А школа была в кулацком дому. Двухэтажный дом, на втором этаже у нас классы были, а внизу учительница жила. Но там тоже до 4-х классов.
...А после этого я уже уехал в Сургут, учился в 5-м, 6-м классе, в интернате жил. Мы бедные были, на государственном обеспечении в интернате мы с братом, брат старше меня на год, вот там учились. 6 классов я не кончил, в апреле месяце какое-то государственное постановление – ликвидировали наш интернат, не дали нам пособие, что ли. И вот нас всех домой развезли. Отца у меня уже не было, отец помер, мать была больная, брат здесь был, Алексей, вот к нему, Семён брат был, мать тут же у них, у братьев жила. Это, примерно, в 36-м году.
О Тугаске: «8 километров… в 1-й класс».
...А когда здесь вот построили, на Заряме, школу-то, – уже до семи классов сделали. Вот, народ-то, здесь же из-за ребятишек, – стали переселяться, переселяться. Ведь из Тугаски бегать 8 километров ребятишкам в 1-й класс тоже трудно. В Сахалях, правда, была своя школа, на Ямском была школа. А из Тугаски в школу на Ямской ходили, в Сытомино ходили. Вот её <жены> брат учился, Новосёлов-то, дак на Ямской ходил.
«Ямской колхоз сюда, Сахалинский, Кушниковский...».
...Ямское промартель. Там люди работящие были, слаженные. Производство у них там –они смолу гнали, кожу делали, кирпич, пичугу для рыбозавода – для стрежевых неводов груз. Вот я даже работал мастером здесь в Рыбозаводе после войны – ездили на десяти лошадях, на наводниках ездили за пичугой.
В Сахалях неплохо жили, люди все были работящие, лентяев не было в колхозе. Рыбу ловили, у них рыбоугодья хорошие, затон.
...А вот Зарямский-то колхоз, там, где Смоляное, – смолу гнали. Кирпичный завод у них был на Дальнем Заряме, на берегу, это я хорошо знаю. Я даже бывал там, когда конями глину месили, кирпичи делали там, сарай у них был.
...В Кушниково и дома были, и люди жили лучше, чем в Сытомино. А здесь людей-то мало было. Потом начали строиться, особенно когда колхозы укрупнили, – Ямской колхоз сюда, Сахалинский, Кушниковский... Кушниково, там счас ни одного дома не осталось... Контора <совхозная, сгорела> из Ямского, там строили конный двор, его ещё не успели построить, только материал был заготовлен, двор-то большой, с этого двора контору-то и сделали.
Нам говорили, что в Ямском была школа, и потом это здание увезли?
Я участвовал на погрузке этой школы. Большая баржа была из Сургута. Сургутские рабочие были, Ямские, с Сытоминой. И за три дня мы погрузили всю эту школу. Увезли её в Сургут, и, говорят, там её всю растащили, и ничего из неё не получилось.
«Вот такое дело».
...Я сначала в школе был завхозом, в 49-м году ушёл в рыбозавод. Ушёл в июне, а осенью отправили на курсы мастеров в Тобольск. Я курсы закончил, а потом работал мастером по постройке рыбного дела.
...Тогда стрежевые невода были, 750 метров. Была механизация – ворот Колотовкина, ещё какая-то была выборочная машина, но в 49-м был лапный ворот сначала – две воротушки кони гоняли. Катера не было, выбрасывали на гребях – 6 гребей, 6 человек сидели. Однажды пришёл катер за плашкоутом, и пока рыбу грузили в катер, командир говорит:
– Давайте я заброшу вам катером.
Мы не дали ему:
– Ты что! Невод-то нам <порвёшь>... Собирайся, мы лучше забросим!..
Вот такое дело.
|
| 
|
|
