|
Тырикова Ольга Дмитриевна.
О Кушниково: «Раньше-то у нас купцы были».
Мама у меня была реполовская, а папа кушниковский, тут родился, Тыриков.
...Оне своё всё – рыбалка была да охота. А сдавали в Тундрину.
...Раньше-то у нас купцы были, рядом с нами, одне Замятинские, фамиль была, а другие, большой дом двухэтажный был, – это Кушниковы, у них така фамиль была. В Кушниковой они жили, у них Кушниковы была фамиль. Они тоже торговали раньше, у них там был магазин, всем торговали, чё надо было. Они зимой завозили из Тобольска. Я помню, что ямщичили, у них же кони были, вот поедут, закупят где-нибудь, привезут, лошадей 5-6. В своей деревне торговали.
...Я была маленька, я помню, как они жили. Я даже бывала у их, всё бегала тута ка. У нас рядом дом-то был с ними. Дом-то у них большой, вот они, Кушниковы, купцы-то, в этом доме и жили. Они хорошо жили, у них же снохи работали продавцами, они сами-то работали – пушнячили да рыбачили тоже. Там тоже шибко-то чем?
...А куда делись? Кто разъехался, кого увезли, так вот... Богато, видно, жили, чё ли... Их всех выслали, раскулачили их. У Замятинских-то, у них дом-то был кристальный, большущий дом, у них тока-то, 4, чё ли, 5 ли братьев жило. О-ой! А их, это я точно знаю – раскулачили, увезли всех, когда ссылали вот, ссылка была. Но окроме этих-то никого не высылали, по-моему, окроме вот этих Кушниковских да Замятинских.
Что стало с Кушниковским домом?
Школа была, я ещё в ней училась. Маруська-то Гребенщикова жила в ём, в этой двухэтажке. Школа была вверху, а оне жили с одной бабой внизу. А Замятинский дом так разрушили потом. Жили тама ка, кто приедет в колхоз, а потом так он сгнил, никуда уж он не девался.
Церковь была построена купцами?
Конечно купцами. Хороша была церковь, она деревянна была.
Священник был?
Был, монашки были. Она служила ведь, церковь-то. Но сгорела. Я не знаю, когда она сгорела, говорили что от молнии, от грозы.
Говорят, долго пепел оставался?
А он и счас, пепел-то, там, а он и счас не расходится никуда, на одном месте так, никуда его никто не может растащить. Пепел так и остался.
...Помню, когда на работу нас, ещё молоденьки были, дак утром звонили нам колокола, звонят – ага, всё уже, пошли на работу.
Колокола на церкви?
Нет, не на церкви были, уже они их перенесли, амбары стояли колхозны, дак вот у амбаров вешали их.
А потом их куда?
По-моему в Тундрину, в церковь туда увезли, она ещё тогда работала. Мы ездили туда, но уже она закрыта была, там уже не было церкви-то, там уже танцы были. Но я только не грешница, не танцевала там... Как начали её теребить так – о-о-о! Она же богата была.
...Мы в Сытомино-то часто не ездили, больше в Тундрино, орех сдавали в Тундрино, всё там, зимой пушнину сдавали, летом рыбу.
...Кунина? А там кака-та деревушка была. У нас папин брат был, дядя Котя, дак он тоже уезжал туда. Когда церковь сгорела, поп-то уехал, видно, а попадья осталася. Он женился на ней, да вот в Кунину и уехали, там жили. Маруська Клепалова жила там, её Филипп жил там.
...Говорили наши родители:
– Вот, на Нижний песок как поедешь, дак 3 километра от Кушниковой: прямо тут погиб пароход-то.
Людей возил, что ли, затонул. Так, говорят, людей-то всех вывезли, а что было в нём – всё погибло.
О восстании: «…была же банда тогда».
...Я в 19-м году родилась... Мама рассказывала... только я родилась, а наши отцы-то, да что, прятались на Половинном Мысу, они там выкопали избушки, там скрывалися. А они приехали, банда-то шла. Мама рассказыват:
– Они схватили тебя в зыбке, и давай трясти: «Где твой муж?»
А мама говорит:
– Нету у меня мужа.
– А эта откудава у тебя? Всё равно муж у тебя есть.
Она говорит:
– Нету, нету, нету! Я одна живу.
А они спрятались, их много было тогда. Это в 19-м году, была же банда тогда.
«Сильно плохо жили».
...У нас семья сильно больша была, нас же 12 было, от отца осталось, – один одного меньше. Я в школу пошла, год проходила – меня таблицу заставили учить. Я прихожу домой, а мама мне говорит:
– Ладно, так научишься письма писать. Давай – то делай, да друго делай, то шерсть тереби, то посуду мой.
Вот и всё, тем и кончилось.
...У нас отец умер, Зины Мингалёвой отец брат был ему, они жили во второй половине <дома>. Мама пошла к дяде Яше, дядя Яша дали нам ведро муки, вот и поминки справили, а то и похоронить не на че было. Сильно плохо жили. Он же болел долго. Он здесь умер, на Нижней Пристани. Молодой умер, на 41-м году. А мы ещё были маленьки, мне всего лет 10 было. Самой старшей у нас12 лет, парень был, который погиб на войне. У нас же двое на войне погибли.
По 58-й статье из Кушниково забирали?
Симон там был, дак его увезли. Потом говорили, что шибко зубастый был. Чё уж он зубастый был – я не знаю. Больше никто не видел, как увезли и совсем. Их много увезли тогда, человек 6-7. Мы тогда ещё молоденьки были, нас ещё отовсюду гнали, не давали нам на улицу даже выйти:
– Не ваше дело, вы не суйтеся.
Кого тама-ка? Мне 7 лет, 8 было. Они шёпотком говорят, соберутся бабки в дом:
– Чё?
– Ах!
За чё? Кто его знат? Никакой милиции не было. Приехали, забрали и повезли. Вот милиция вся.
«А милиции-то никакой нету».
У нас дом был на три половины – дядя Яша жил, дядя Проня, и папа. А мы в серёдке жили. Воюют там, дерутся муж с женой. Ну, дерутся – дерутся... Папин брат жил. Потом выскочили, мы с девчонкой заглядывам в окошки-то, а он до того воевал, что всю, как есть, её изрубил на куски, жену свою, топором, и склал её в корыто. И чё теперь? А милиции-то никакой нету. Сообщили как-то. Приехали, забрали его, увезли. Родители наши, да дядя Яша, схоронили её.
«Вы отправьте меня на рыбалку».
...Лет 12 было. На Нижний песок нас отправили на рыбалку, с братом младшим, в колхозе были мы. И вот мы поехали на рыбалку с ним... Не хочу я поминать даже... Мы голодны сильно сидели, сильно худо жили... Всяко было. Мы и до войны голодовали, по 200 грамм когда давали хлеба. Мы из-за чё и поехали, я не стала доить коров... Если я приду, наработаюсь как волк, – мне надо исть. Нам по 200 грамм, чё там... толи исть, толи смотреть на её. Чё делать-то? Я стала проситься, говорю:
– Вы отправьте меня на рыбалку.
А тогда талоны давали. Так вот мы с братом-то, один-то у нас в армии был, старший-то самый, а с младшим-то поехали на рыбалку, на Нижний Песок. Так вот мы тогда заработали – нам талоны дали, по мешку нам муки досталося, вот маленько ожили, да по бочке насолили рыбы, привезли. Мы вот зиму-то... и слава Богу. У нас тогда Власин работал продавцом:
– Ну, ребята, теперь живёте хоть маленько!
Семью-то надо кормить, ещё окроме нас было 7 человек, восьмая мама.
...На Нижнем рыбачила, на Верхнем, везде рыбачила... Выгребашь, невод вытягивашь или опускашь, посменно. Всё делать приходилося... и босиком ходить. Осенью везём сюда рыбу один раз, а у нас Саша Тыриков был, сидит на корме. А нас три девчонки, да парень с нами, и он на корме – пять человек.
– Ой, дядя Саша, ноги замёрзли, застыли!
– Заскакивайте в лодку-то! (А лодка полна рыбы). Заскочите в лодку, поссыте, дак согреются ноги-то!
А мы по снегу, вот так идёшь – снег, снег, по этому. Он-то сидит, вот таки бродни натянет, а нам-то не было. Как хочешь. Жива будешь – дак жива, нежива – так хрен на тебя.
«Не было у нас больничных».
...То на рыбалке, то на покосе, то ещё где-нибудь. А в совхозе я молода работала. Я сразу пошла дояркой, телятницей. Собирашься, идёшь на работу, доишь коров. Утром подоим – нас куда-нибудь на работу гонят: или картошку окучивать, или полоть, или на покос отправляют. А к вечеру приезжаешь – и на дойку идёшь.
...У нас лён сеяли в колхозе, дак мы ездили на гребях, у нас же не было никаких моторов. Надо было сеять лён.
...Ни выходных, ничё не было. Я приехала сюда, месяц ли, полтора проработала, тоже дояркой же, а мне и говорят:
– Ну, надо тебе отпуск.
Я говорю:
– А мы не знам с чем его едят, отпуск-то.
Нам никогда не было, не то, что отпуска, нам выходных-то не было! Как заведёны часы. До того доробишь, что, вот Тамара Давыдовна <Кайгородова> знат – сколько раз я падала. Дома-то у меня скот был, да там скот, дак до того доробишь, что дорогой упадёшь. Утащат тебя, маленько отколят, да опять вперёд. Не было у нас больничных, но она потом стала говорить:
– Дайте хоть выходны-то, бабам-то ведь надо выходны маленько... Вот так и работали.
...А сколько умирало-то! Ой!!! Придут с работы... А доят-доят коров, или чё-нибудь на пашне делают, залезла на печку – там умерла. Пришла, на койку легла:
– Ой, я сегодня чё-то заболела.
И всё, смотришь – она уж испеклась. Вот Клепалова девчонки, дак все как есть, все так умерли.
...Трактором парня задавили, задавил брат брата, дак он ещё живой был, дак его положили, да на гребях повезли сюда, дак дорогой умер. А роды – всё сюда возили <в Сытомино>, котору возили, котора там родит, всяко разно, как кто успет.
...Раиса Кочанова была у нас <медик>, сама первая, а потом Тамара Давыдовна.
О колхозе: «Отчётный назывался, раз в год».
...А самый первый <председатель> был, по-моему, Людки Дударевой отец, Ксенофонт Андреич. Местный он, тамошний.
...Собирали вечера, отмечали... чё присчитывалось на трудодни. Тогда трудодни ведь были. Ох... а мне причиталось, у меня старша дочь училася в Тобольске, дак чё причиталось, то всё ей отдала. Причиталось пальто – ей же туда отдала. Совет-то здесь был, дак приедут – привезут чё-нибудь. Подарки, в зарплату, высчитывали с нас деньги.
...Молодёжи много было. Сделали клуб потом, в клубе собиралися, в совхозе. А вот колхоз, дак они в своей конторе собиралися, угощались. Если отчётный, дак брагу варили. Я уж потом побольше стала – ватрушки пекла и всё тама-ка помогала им. Отчётный назывался, раз в год.
О свадебном платье из мешка.
...В 39-м году я вышла замуж. В Сургут уехала, там регистрироваться стала – мне паспорт дали.
А так не давали?
Не-а, не давали. Куда надо было ехать – дак справку дадут, распишутся, тама-ка печать поставят, колхоз, и всё – езжай.
...Когда у меня мужа-то взяли, я до 46 года работала в Сургуте, а потом сюда приехала, в Кушниково. Я с двумя ребятишками, дак куда мне было... к матери и ехала.
...Одежду сами шили. Было из чё, дак ладно. Я замуж-то пошла, в 39-м-то году, дак у меня одно платье из мешка было сшито, выкрашено. Из мешка! Просто мешок выкрасили мне коричневой краской. Сшили, вот и всё – свадебный наряд. Мы шибко худо жили. У меня дочь-то родилась, старшая-то, – её даже завернуть-то не в че было. Я в больнице здеся её родила, мама приехала, да с себя вот рубаху сняла, её завернули.
...У меня есть гардероб – дедка Лундин делал в Песчаном, мы покупали, и счас стоит он у меня в сенках, комод тоже он делал. Мебель вся сделана была. Чугуночки у меня ещё есть, все там ещё. Кастрюль-то не было, а чугунки-то были.
Медведей боялись?
Боялись! Как не боялись? Кругом лес. Шишки носить пойдём – обязательно встретимся. Каждый раз.
И далеко ходили?
От Кушниково-то далёко ли – ручеёк только от деревни-то. Он там, в этих кустах жил, дак ему чё?! Часто. Он сытый был тогда и нас не трогал. Шишки наестся да ягод, дак ничё. С нами ест, тут же сидел. Мы один раз с мамой пошли за шишками. Идём. Он сидит вот так на лапочках. Я говорю маме:
– Мама, медведь!
Она говорит:
– Ну, так чё, пускай ходит, тоже ему исть надо.
Он посидел, посидел, помотал головой, да убежал на болото ягоды исть!
...Аркадий-то Лундин убил в деревне. Звероферма была у нас, он на звероферму... А приехал какой-то уполномоченный к нам тогда – собрание идёт. А Аркашка-то ушёл. А сказали, там работали на звероферме бабы-то:
– У нас сегодня мясо всё съел медведь.
Он говорит:
– Ну, он сёдня опять придёт.
Он пошёл его караулить. Убил, в самой деревне убил. Сейчас дополна тама-ка живёт их, расплодилось, в Кушниковой-то.
«…хороша была деревня».
...Учиться-то нельзя стало больше, а каждому учить надо детей-то. А в Сытомино интернат был. У меня вот старшая-то училась, дак в интернате жила здесь, а потом она уехала в Тобольск, поступила, а этой надо было учиться в 5-й класс. Мне больше делать нече было, вот сюда приехала. И деревня стала уже распадаться, мало оставалось там.
...У меня вот собственный дом, так там остался, так и сгнил. Которы Лямино свозило, сюда много свозили домов. Пойдёшь на Зарям – дом стоит двухквартирный – это кушниковский, привезли они, в одной половине был клуб, а в другой контора. Копейкины живут в кушниковском доме, у Чеускиной тоже... А я с кем его привезу? Так остался там, так и сгнил. Я приехала, мне квартиру не давали даже здесь.
...Вообще-то говоря – хороша была деревня, село-то хороше было.
|
| 
|
|
