|
Кузнецов Георгий Игнатьевич.
О ссылке: «Вот дядька и выслал».
Наши родители сосланы в 30-м году. Я-то здесь родился.
...В Челябинской области были, граница со Свердловской... Я был там, после этого-то времени, с Тасей уже были там, где они жили, тётка живая была, мы ездили.
...Мама рассказывала... когда с работы-то пришёл, отец-то мой, вышел, сел на бревно, на улице. В общем, он закурить не дал дядьке своему, дядя Гриша звать-то его. Он попросил:
– Игнатий, дай закурить.
Он гыт:
– Табачок свой имей.
– Ну ладно!
Вот и всё. Мама-то так рассказывала, дак и я так расскажу. Вот дядька и выслал, он в комиссии-то был. Каждого так вот, за маленькую зацепку, так и ссылали. Я так понял по рассказам-то.
– Нас, – гыт, – большая семья-то была, дак отец-то работал где-то, а пришли-то ночью: «Игнатий дома, Потапыч?» А бабка говорит: «Вы, нехристи, уходите отсюда, нету его дома». Окошко-то открыла, да и кричит. «Собирайтесь, мы вас увезём, а тебя оставим». Маму-то мою... «Я, – говорит, – куда семья...» И собрались... И дорогой у нас один брат помер, она рассказывала.
«Какой я кулак – пацан маленький?»
...Где высоко место – их там выбрасывали. Вот тут и тонули и плакали, в общем – рёву было. Где большие острова, высокий лес, высокий берег, вот тут выбрасывали. Медведи тут были. Где высоки места, дак там люди живут и медведи живут.
...Плохо относились. Нас считали – враги народа. Так и назывались кулаками. И нас называли кулаками здесь. Пацаном я был, учиться пошёл:
– Вон, – гыт, – кулак идёт!
Какой я кулак – пацан маленький? Мне обидно, прямо обидно. Наши же сытоминцы, кто не сосланы-то, вот те и издевались над нами здесь. Вот так было.
О Чуркине: «А Авдей старшим был».
...Вот Чуркин был тут, один такой... Авдей. Он тоже сосланный, а издевался над рыбаками. Было указание-то такое – рыбу домой не брать, а голод ведь – кто в штаны натолкат чебаков, кто куда. А Авдей старшим был, он докладывал начальству. А здесь сразу забирали, садили. Кто выживал, кто там остался... Здесь комендант был, дак спецпереселенцы-то боялись – снова куда-нибудь их шугнут. Строгость была.
«Выгнали меня со школы».
...Я помню, когда война началась, мне уж десять лет было. Как плакали, ой, как плакали! Провожали матери-то, жёны, дети... Рёв был страшный. На смерть провожали.
...Я с 31-го года, пошёл с 12-ти лет работать... Гоша Поткин был кузнец, а я помощником у него, учеником. Бронь у него была. Работали по 12 часов, вот я, такой пацан, – 12 часов, плачу, да работаю. Ой, как больно было мне, как в школу охота было идти... Выгнали меня со школы. Плохо учился. Одеть нечего было, одни штаны были. Вот как я прогуливал – мама сымет с меня штаны-то, и постират, повесит:
– Пусть сохнут.
А где там зимой высушишь быстро? И вот я дома сидел. Вот так.
О работе: «Станок-то меня выше был».
...Было по 12 часов тяжело работать парнишке, мне, но работал, выдерживал. Горно дул, качал эту палку, ручное горно-то было. Счас вот электричество, а тогда вручную – уголь разжигали древесный и железо ковали. И свету-то не было. Я болты нарезал, гайки нарезал стоя у станка. Станок-то меня выше был, я маленький, и работал. Придёт Курочкин, председатель у нас был, он всё как-то смеялся надо мной.
О деревянных катерах.
...И вот я проработал 7 лет здесь, в кузнице, а потом на катер поставили. У нас «Красная Зоря» колхоз был, и «Красная Заря» – название катера. Мы далёко, в Ханты ездили за нефтью для себя, нефть на катер, на мазуте же работал. Тихие были тогда двигатели-то, у нас «Болиндер» был – 12 сил, и чугун, большой такой, тяжёлый мотор, а катер деревянный и плашкоут деревянный. От рыбкоопа брали груз здесь, развозили. Здесь катеров-то – у нас катер в колхозе был, да два в рыбоучастке, там «Батрак» был и «Салымец».
О полях.
...Большо поле. Во время войны трактор привезли сюда, и вот стали корчевать. Лес сюда возили, а пеньки-то – на Смоляное. Там смолу, дёготь, скипидар делали. В ямах трубы какие-то были там, топили вот этим смольём, и, я как понимаю, через трубы шло, в одну, значит, трубу шла смола, в другую дёготь, в третью скипидар, наш это колхоз всё делал. И вот там это поле <Большое> разработали, посадили рожь. Я колосом подавлялся, мы бегали, ребятишки, осенью уже туда, колосья-то срывали, ну, голод был, хочется поесть-то. Вот этот лес-то вырос, вон сколько уже. Крыши-то видно было Сытомино, оттуда, с Большого поля.
...Первое-то поле вот <Капустное> – тут капусту садили. А потом это поле раскорчевали <в селе>, здесь колхоз картошку стал садить. Тут лес был, сосняк хороший. А ягод, ягод! Вот здесь – это всё ягоды росли.
...Во время войны хлеба-то не было. Вот из-за чего и садили сюда, зерна завозили и испытывали – будет здесь расти хлеб или нет. А он здесь плохо, морозы-то рано, и не доспевал. Давай тогда уж зелёнку садить, овёс, скота-то кормить.
О тесноте.
...Здесь людей немного было. Вот от конторы рыбучастка – там начали во время войны строить, там был лес, здесь, от столовой, – тоже лес. Эти вот старенькие-то домишки – по четвертушкам <четверть дома> давали. Семьи большие были, а в двери два хозяина заходило, там ещё перегораживали и в тесноте жили.
О трудоднях и карточной системе.
...Где Куклин-то счас живёт – тут колхозна контора была. Тут <в Зарямском колхозе> трудолюбивые люди были, хорошо трудились, без выходных работали... Трудодни тогда были. Я помню – 60 копеек был трудодень. Скот чтоб был сыт, сено чтоб было поставлено – тогда трудодень выше, больше денег. При карточной системе нам, иждивенцам, давали 200 грамм, рабочим 500 грамм хлеба. Трудно было с хлебом. Сестра нас кормила, Нюра-то... Вот так и жили.
«Война кончилась!».
...К нам пришла учительница, сказала радость:
– Война кончилась!
Побежал домой, обрадовался:
– Война кончилась!
Мама дома была, в аккурат, обрадовалась, плачет, говорит:
– Ваня придёт! Война кончилась!
Я ещё того больше обрадовался. Вани до сих пор нету...
…Есть, нет, а сдай яица, да мясо сдай. Куриц нету – Вот план. Это при Хрущёве было. Корову держишь – масло сдай, молоко сдай. Такой указ был.
...Они все и полегли, отцы-то наши. Теперь и сами болеем уже.
«…строить не надо на могилах».
...Могилы-то, первые, были вон там... Мой брат похоронен вот здесь, где пристань-то наша счас, вот тут кладбище. Второе кладбище вот, где КБО. Тут у меня отец похоронен, а там брат. Строиться кругом стали, дак закрывали. Кресты сбили... Не надо там строить, строить не надо на могилах... Ну, кладбища сами собой отмирают. Родители вымерли, допустим, а потом сыновья померли, или уехали, и так кладбище помират... У нас <на Урале>, сколько там старых кладбищ, а могилки-то никто не убират.
...Счас уж там все, все в могиле. Те, отец, старики... мы теперь уж старики. Меня вот парализовало, дак... долго, нет, я протяну, не знаю.
Кузнецова Таисия Илларионовна.
О ссылке: «…там по любви даже… взяли и сослали».
...Там, говорят, какой-то план давали. Вот надо выслать столько-то, и они подсчитывают – кого подходящего. Ну и давай! Садили, не то, что за воровство, а за слово, неправильно скажешь и... Вот мамаша-то <свекровь>, когда я с ними жила, она всё время говорила, что вредничали. Вот захочут кого... там по любви даже – вот сгуляли муж или жена – ага – надо убрать немедленно. Взяли и сослали.
О Кузнецовых.
...У них много ведь в семье-то было – Маруся шла, Нюра, везли их. Нюре-то 13 лет было, а Марусе-то меньше, да два парня было. Одного, говорит, в каком-то месте они пришли греться, и она его хранила у груди, он уж умирал, мальчик. Она дышать давай. В темечко дышала, дышала, и он очнулся. Совсем замерзал. Он не ходил, ни чё, а в квартиру зашли:
– Я, – говорит, – стала садить его, и он пошёл у нас. То умирал, а тут встал и пошёл...
Он простыл, воспаление у него было крупозное. И он – сёдня заболел, увезли в больницу, а на третий день он уж умер.
...А они в Куниной поселились, за Тамкаткой остров. Вот он там и родился, Гоша-то. А когда стали тут дома строить – их сюда перевезли. Он родился в 31-м году 2-го мая, а пока ехали из Куниной, это рекой, обласами – его зарегистрировали 4-го мая <Смеётся>. Вот сколько ехали из Куниной!
...Она говорит:
– Набрала сколько-то юбок да платков, дак вот ходили, и в Сатарино меняли на хлеб, на картошку.
Гошин отец на пилораме работал, лес пилили вручную, строили Сытомино.
...А в 34-м-то отец у них умер. Она <свекровь> осталась, Нюра, Маруся, а Гоше-то ещё было 3 годика. И вот она рассказывала... как им приходилось тут жить плохо, как, бедная, ей-то досталось.
...Где Друганова живёт – там у них завод кирпичный, под крышей сделанный, на берегу. А крыша-то была вообще из сена. И вот они там вручную, босыми ногами топтали землю, глину, и делали кирпич... Столько скотины у них было <в колхозе>! Она рассказывала – по три свиньи в ночь поросилось, она принимала роды. Там спала – между поросятами.
...А Гоша-то, он же маленький стал работать. Тут вот кузница была, на углу. Молодой такой парнишечка, и вот – с кувалдой. Его звали – Гоша маленький! <А Поткина, кузнеца, – Гоша большой.>
О женитьбе: «…не хотели регистрировать».
...Поженились мы в 52-м, а регистрировались в 53-м, ему в армию пойти надо, и когда мы подали документы, мне сказали:
– А ты почему за сосланного вышла замуж? Кто вам разрешил?
А я говорю:
– Мы не спрашивали, сошлись, да и всё.
– А мы можем не регистрировать вас.
Вот уже, в 53-м году не хотели регистрировать. А тут рассказывали, что даже и в тюрьму садили. Они под комендатурой были. Вот как строго!
О продовольственном налоге: «…купи и сдай».
...Корову держишь – телёнка первым долгом сдай. Хорошо помню – 320 литров надо было сдать молока. Обязательно. И книжечку даёшь, если ты план выполнишь. Шерсть... мама сильно плакала:
– Где я шерсть возьму?
Овечек нет, а шерсть сдай! Яица. Курицы нету – купи и сдай. Покупали и сдавали.
О трудоднях.
...Если не выполняешь план на трудодни – то тебя сошлют. У нас, у матери, она болела, и у ней невыполнение трудодней. Она так плакала, так плакала, а мы ещё не понимали – в чём дело. Она говорит:
– У меня трудодней не хватат.
А мама доит, и мы доим и навоз чистим и всё ей помогам, а, видать, это не входило, что мы ей помогам. В ночь ходила и зарабатывала трудодни. Она сильно плакала:
– Вот видишь как – работам, работам...
Ну, тяжело, тяжело было, сильно тяжело.
О дисциплине: «…никогда пьяных не было».
...Я сюда приехала – удивлялась – какой порядок здесь был! Но и строгость была. Опоздашь – получишь. Сильно строгость была. Не было никаких часов ни у кого, а висело вот там железо, в рыбучастке, большуща така вот, на цепи. Вот приходит сторож и начинает бить, ровно в 8. И на работу. И вот ты сидишь у забора. Вот он стукнул – раз, два. Ворота открываются, и идёшь в ворота, там бирочки висели, ты эту бирочку берёшь. Да – что я на работу пришла. Иду с работы – я вешаю бирочку, она вот такая железочка с дырочкой, и ты отсчитывашься. В 57-м году уже это. Ещё така строгость была. Вот тётя Шура Мошкина работала, Шишкины работали... И такая строгость – никогда пьяных не было. Вообще хорошо! Было строго.
«И мы вот по этому полю ходили!»
...От Фроловых и вот Соня Кондакова где – здесь ни одного дома не было, хлеб рос. Я как счас помню – ой, какая красота в Сытомино была! Дорожка такая, везде зелень, и только лошади... и хлеб! И мы вот по этому полю ходили. Любушко! Вот это поле корчевали родители Гошины. Там капусту садили, Капустное поле, оно так и осталось. Тоже раскорчёвано.
О порядке в колхозе.
...Труженики <о зарямских>. Мне сильно понравился председатель у них – Курочкин. Я вот счас хожу на конный двор, дак я всё время этого Курочкина поминаю.
...6 лошадей за сеном ходили, это называли бригада, 2 человека. А их 4 бригады, 4 стяжки. А воза-то какие ставили – большущи, как дома! Отгрузят, сани все порядочком наставят, все свяжут. Всё под метёлочку в ограде было. Прямо прелесть, как, всё равно, дома!..
«У нас не было отдыху».
Когда Гоша в армии был, я сколько раз туда ходила, обращалась. Вот надо – мне дадут 6 лошадей, это называли связка, я должна раз съездить в колхоз, эти 6 возов с ихним работником наложить, привезти, отгрузить, а потом тебе дадут. И ты едешь. А женщины, не мужчины. Вот Маруся Слободчикова была, я, вот мы ездили. И за дровами так же.
У нас не было отдыху. Он у меня три года в армии пробыл, дак я знаю, как кузькину мать, как приходилось – и дрова сами ставили и сено сами возили. Уж у меня пятеро детей, Гоша из армии пришёл, и я, чтобы где-то у него отстала?! И дом ставили вместе, и сено... Я 32 года проработала. Пятеро детей и двое стариков у нас ещё было, и детей надо учить... Вот молодёжь-то отдыхат, а ты вкалывала как папа Карло, и до сих пор... Вот из-за чего теперь калеки-то.
О бюллетенях: «…не дадим… ты колхозница».
... Я ногу посекла, в леспромхозе была.
– Откуда ты?
– Я из колхоза.
– Ну, из колхоза, значит бюллютня <больничного листа> тебе не дадим.
– Почему?
– А ты колхозница.
Всё! Просидела полтора месяца и ни копейки денег мне не оплатили. Это уж здесь нам давали по бюллютню, но было строго. Если ребёнок или ты заболела, да увидели – ты воду несёшь, или стираешь – всё, лишат тебя бюллютня. К нам ходили, проверяли. Даже вот – мне операцию на аппендицит сделали, и кто-то про меня наврал, что я на танцах была. А у меня аппендицит – ну каки танцы?! Я пришла бюллетень подписывать, они говорят:
– А мы не подпишем, тебя видели на танцах.
Дак вот свидетели были, что я действительно дома была, и вот подписали три человека – мне бюллетень оплатили. А вот Голышеву знаете? Шмурыгину Анну? Дядя Петя Шмурыгин... Она была на бюллетне, и в какой-то дом ходила на вечер, и кто-то доказал, и лишилась она всем бюллетнём. Дак вот мы даже боялись, что ты вот – соседочка, а ты можешь продать меня.
О сроках сбора дикоросов.
Ещё чем была строгость, и мне нравилось – в августе месяце ты не пойдёшь за ягодами. Если ты пошла по ягоды, да не во время – у тебя отберут эту ягоду и тебе штраф дадут. И действительно они следили за природой. А сейчас чё – всё сырьём вытаскают, а когда поспеет – там брать нечего. Вольно – чё хотим, то и делам. Тоже ведь неправильно? Где-то надо строгость.
Об овощеводстве и звероводстве.
...А мать-то <свекровь> ходила на полевое, на огороды, картошку полола, морковь, садили огурцы, капусту, продавали. Тася Сосновцева была бригадиром, Володи Сосновцева мать. У них такие огурцы были, у них вообще хорошо! Теплицы были на ферме-то, звероводство было, на конном дворе овощехранилище было.
«…по 40 лет проработали – 8 рублей пенсия».
Колхозникам и отпуск не давали, они работали и работали. Никаких выходных! Что моя мать, что Гошина мать – они же трудились... Мамаша <свекровь>, когда Гоша-то приехал, стала болеть она, мы её не стали отпускать. А потом говорю:
– Надо заявление подавать, может быть тебе какую-то дадут пенсию.
Она говорит:
– А у меня есть сын – сын должен кормить...
А пришла тётя Шура Волгина. Слышали Волгину? Володя Волгин там... Она пришла:
– Тася, ты мне напиши заявление на пенсию, счас нам пенсию будут давать.
Я говорю:
– А как?.. у меня 4 класса образование! Какой я тебе?!..
– Ну, напиши!
Ну, я ей написала, как могла. Говорю:
– Мамаша, давай я тебе напишу.
Она говорит:
– Да ты чё? Мене же не дадут, ведь у меня же сын есть.
Вот как внушили! Я взяла, да написала. А это в обед было дело, а вечером-то прихожу, она говорит:
– Бутылку пить будем, мне пенсию принесли!
100 рублей подаёт. Это вот раньше 100 рублей, а потом перевели – уже 10 было, а потом из этих 10 рублей у них брали ещё 2 рубля, как подоходный <налог>|. Вот они 8 рублей получали, что моя мать, что Гошина. По 30, по 40 лет проработали – 8 рублей пенсия... Она у нас умерла в 72-м году.
О кирпиче: «Мы же не покупали, всё сами».
...Вот этот дом-то ставили, дак мы сами кирпич делали, топтали ногами. Приехал он из армии. Где кирпич взять? Раздевашься и босиком... Он сделал формы, по 2 кирпича, и вот – глину бросашь и... Не обжигали, только сушили, перевёртывали его, и всё. В старом-то дому у нас печь была из сырого этого кирпича, он как камень, лучше лучшего был. Мы же не покупали, всё сами.
«Мы никогда не бедствовали».
...Мы с Гошей сошлись в 53-м, ещё у нас нечего не было, вообще голы были. А жизнь хороша была! Мы никогда не бедствовали. Я всё время вот – чё есть, то есть. Вообще мы хорошо жили, дружно, и на работе было дружно, у нас никогда ссоры не было. Лес валили, столько народу...
...Мы всё время делились. Звягина Маша, Яша добыл рыбы – раз, раз, раз, по соседям разбросали. У нас добыли – мы туда разбросам. А счас у нас кто даст по соседям? Добыли – скорее под карман, чтоб никто не знал, а то ещё отоберут!
«…мы так весело гуляли».
...Он из армии пришёл, мы собирали по 30, по 40 человек в дом – мы так весело гуляли, так весело мы отмечали! Вот Рая Парначёва, уж вы её знаете, и много таких семей, мы собирались всё время. Эту неделю у одних гуляем, дак не по один день гуляли. У нас вина никогда не было. Пиво варим и пьём, гулям, веселимся. Детей оставим бабушке, бабушка поводится. Придёшь, покормишь, опять пошёл. А сейчас ведь мы – эту не надо семью, эту не надо, не хотим ни с кем знаться! В те года вообще хорошо было, весело и дружно. Надо идти – надо. Идём, грузим. Я ведь 12 лет проработала в рыбучастке. И грузили, вот Шишкина не даст соврать, ведь мы вместе с ней за носилки брались. Все женщины грузили, ни одного мужика там, у них свои работы.
«…сплочённости у нас нету».
...Мне кажется, что раньше лучше мы жили. Хоть и бедновато, но лучше. А счас всё есть и... дружбы у нас нет, сплочённости у нас нету. Вот ты заболел, ага, ну и... Кто пришёл к нам? Вот кто? Вот сейчас – кто бы пришёл и помог! У нас же этого нету, что вот – мы два инвалида:
– Давайте, пойдёмте, поможемте. А когда мы учились, дак вот мы ещё помогали стареньким, и воду носили и дрова...
|
| 
|
|
