`Сюжет существования`

  

Фазиль Искандер

     Вот уже полгода моя машинка упорно молчит, как партизанка. Слова из нее не вышибешь. Что  случилось?  И вдруг я  подумал,  что Россия потеряла сюжет своего существования, и поэтому я не знаю, о чем писать. И никто не знает, о чем писать. Пишут только  те,  кто не  знает о том, что они  не знают, о чем писать.

     Впрочем, был  у  меня  хороший сюжет.  Но  не пишется. По крайней мере, попробую  пересказать его.  Мы  с  товарищем  поднялись  в  горы и  зашли  в чегемские  леса, якобы охотиться на крупную дичь. Когда  мы входили  в  лес, старая  ворона нехотя, с криком, похожим  на оханье, слетела с  ветки дуба и тяжело проковыляла по воздуху, опираясь на крылья, как на костыли.

     Я подумал, что это плохое предзнаменование. Мы целый день проплутали по лесу и никакой крупной дичи  не встретили: ни кабана, ни косули, ни медведя. Впрочем, с медведем  мы  и не жаждали встретиться. Только один раз на лесной лужайке промелькнул серый зайчишка. Нам в голову не пришло стрелять в  него.

Правда, мы  чуть  не пристрелили заблудшего колхозного  быка, но он  вовремя высунул из кустов  голову и с обидчивым недоумением посмотрел на наши ружья, направленные на него, словно  хотел сказать: ребята, вы что, совсем спятили?Мы стыдливо опустили карабины в знак того, что не совсем спятили.

     Мы  плутали в  чегемских джунглях.  Разрывать сплетения  лиан  в  лесу  оказалось   легче,  чем  разрывать  сплетения   сплетен   в  городе. 

 Долгие  безуспешные    поиски   мясной    добычи   все   чаще    и   чаще   склоняли   нас   к  вегетарианской еде: орехи, лавровишня, черника.

    К вечеру  вы вышли  на окраину Чегема. Здесь в полном  одиночестве жила  последняя хуторянка  Чегема.  Звали ее Маница.

 Изредка она приезжала в город продавать сыр, орехи, муку. В городе жила ее старшая замужняя дочь. Там же в сельскохозяйственном  институте учился ее  сын.  Я их всех знал.  Дети у нее были от первого брака. Эта еще достаточно интересная женщина сорока с лишним лет,  с  глазами,  затененными мохнатыми  ресницами, довольно полная  легкой крестьянской  полнотой,  трижды выходила  замуж.  Мужчины, увлеченные  ею, с рыцарской самоотверженностью вскарабкивались  на окраину Чегема, но, в конце концов, не вынеся отдаленности от  людей  и не в  силах вступить  в диалог с  окружающей природой, уходили от нее,   низвергались, скатывались   вниз, звеня рыцарскими доспехами, и,   встав на ноги, отряхивались   уже   внизу, в долине, кишащей словоохотливыми дураками. Дочь усиленно зазывала ее в город, но   она наотрез   отказывалась   там   жить, потому   что   считала   недопустимым   грехом бросать дом деда. Все остальные ее братья и сестры   расселились   по долинным деревням Абхазии.

     Встретила она  нас радушно. Она ввела нас в  обширную кухню, без особой осторожности сунула  наши  карабины в  угол, где стояла метла, как бы указав истинное место не стрелявшим ружьям. Она усадила нас у жарко горящего очага.

     В  красной юбке, в темной  кофточке  с оголенными, сильными,  красивыми руками, она весь вечер легко носилась по кухне и рассказывала о своей жизни, то просеивая муку и равномерно шлепая ладонями по  ситу, то воинственно меся мамалыгу мамалыжной лопаточкой,  то размалывая фасоль в чугунке, придвинутом к  огню, вращая  мутовку между  ладонями. Наконец,  она зарезала  курицу,  с необыкновенной  быстротой  общипала ее, промыла внутренности  и,  насадив на вертел, присела к огню. Она поворачивала  вертел, временами отворачиваясь от огня и с улыбкой,  далеко идущей улыбкой, поглядывая на нас, как бы находя в наших охотничьих  поползновениях много  скрытого юмора. 

Если бы  мы взяли в руки свои  карабины,  получилось  бы  нечто  вроде "Фазан  на  вертеле после удачной  охоты"  --  картина  совершенно неизвестного художника.  Потом  она  разложила свой горячий   ужин на низеньком столике, достала откуда-то бутылку чачи, обильно разливая нам и попивая сама.

     Весело  удивляясь  по  поводу  своих  сбежавших  мужей,  она  задумчиво  проговорила:

     - Воняет от меня, что ли?

     Так, конечно, могла сказать  только уверенная в себе  женщина. Как и  у  всякой женщины,   у нее тоже количество улыбок   зависело от   качества   зубов. Зубы   у   нее   были   превосходные.   Но   кроме   этого,   как я   потом убедился, уверенность    в   правильности   своей    жизни    поддерживала   в   ней   хорошее настроение.

     -Не скучаешь здесь одна? -спросил я.

     -Да откуда у меня время скучать, -улыбнулась она, -у меня коровы,  свинья,  куры, огород,  поле. Не  успеешь оглянуться -уже вечер.  Вот  так  забредут нежданные гости -для меня праздник.

     Ее дом приглянулся жителю местечка Наа. Это  сравнительно  недалеко. Он несколько  раз  подбивал  ее продать ему дом,  с  тем, чтобы разобрать его и вывезти к себе. Обширный каштановый дом был еще крепок. Она отказывалась. Он все набавлял и набавлял цену, но она упорно отказывалась. Вероятно, он знал, ьчто дочь усиленно зазывает ее в город. Наконец,  видимо, чтобы испугать  ее, он сказал, что спалит дом: ни тебе, ни мне.

     - А  я  ему ответила,  --  с хохотом  сообщила  она  нам, -если  ты  подожжешь мой дом,   а я буду   внутри, то я   из   него не выйду. А   если   буду  снаружи, то  войду в него, и все узнают, что ты убийца. И он понял, что дело  плохо. Отступился.

     И  дочь,  и  зять  умоляли ее  переехать в  город,  по-видимому, не без  расчета. Что она будет помогать им с детьми. У них было трое детей. Но и они не добились ее согласия.

     -Я им помогаю всякой снедью, -- сказала она, -- но жить там не хочу.

     Даже сам чегемский колхоз  с его главной усадьбой располагался  от  нее  километрах   в   пяти. Ей   выделили недалеко   от   ее   дома   небольшую табачную плантацию, где она мотыжила табак, потом ломала, потом нанизывала на шнуры в табачном сарае   и сама, что нелегко, выволакивала оттуда   сушильные   рамы на солнце.

     Один из жителей Чегема, у которого женился сын, семья  разрослась и уже не  вмещалась в его  маленьком  домике,  предложил  ей  поменяться домами  с приплатой, но она и ему отказала.

     -Мой дом в центре Чегема! В центре! В центре! - со  смехом крикнула

она,  передразнивая его голос. -Можно подумать,  что центр Чегема  - это  центр Москвы!

     Житель центра  Чегема  так, видимо, и остался  в  великом недоумении по

поводу  ее  отказа  приблизиться к  цивилизации. И  все  дивились  -да не  приколдована ли она к этому дому?!

     А сын ее,  живший  в городе, оказывается, стал  баловаться наркотиками,

его за этим занятием застукала милиция и арестовала. Кроме того, что он  сам был под кайфом, в кармане у него нашли еще две-три порции наркотиков. Сестра его прибежала ко мне вся в слезах и  чуть ли не на коленях умоляла спасти ее брата, взять его на поруки.  В  милиции ей  подсказали,  что такое возможно.

Преодолев  свое отвращение  просить  что-либо у начальства,  я скрепя сердце отправился в милицию. Беря его на поруки, я  сказал начальнику милиции,  что это  случайность, что он исключительно любознательный молодой человек и  уже всю  мою  библиотеку  перечитал.  Более  правдоподобного  вранья  я  не  мог  придумать.

     - Вы хотите сказать,  что он и от книг кайф ловил, -иронично заметил

начальник, но отпустил его.

     Я  думаю,   не   столько   мое   вмешательство  сыграло  роль,  сколько

переполненные  камеры. Видно, он еще не слишком далеко зашел в  привыкании к наркотикам,  тьфу-тьфу  не  сглазить,  пока,  насколько  я  знаю,  здоров  и держится. Сестра предупредила меня, что матери о случае с наркотиками нельзя говорить. Я и так не собирался с ней об этом говорить, кстати, я точно знал, что  он  после института не собирается возвращаться в Чегем. Но знала ли  об этом его мать? Я не осмелился спросить.

     -Как подумаю, что дедушкин дом опустеет, -- сказала она, -так мне и  жить не хочется. Хоть в Кремль меня посадите, как Сталина,   жить не хочется.

Зачем  же  надо было  дедушке  сто  лет  назад подыматься сюда, строить дом,

плодить детей и скот, если жизнь здесь должна  кончиться. Нет, пока я  жива,

жизнь здесь не остановится. Я знаю, что дедушка на том свете доволен мной.

     - А ты веришь, что там что-то есть?-спросил я.

     - Конечно, -твердо ответила она, - иначе бы я не чувствовала, что

дедушка доволен мной.

     -А если весь Чегем переселится в долину? - спросил я.

     -Пусть переселяется, - пожала  она плечами, - я их  и так почти не

вижу. Сама себе буду и председателем, и кумхозницей.

     Она рассмеялась, легко вскочила на ноги, сгребла со стола остатки ужина

в миску и вышла из кухни кормить собаку.

     Слышно  было  за дверью, как собака смачно хрустит  костями,  а хозяйка

насмешливо приговаривает:

     - Да не спеши... Подавишься, дура...

     После  этого она  с  керосиновой лампой  в  руке  повела нас в горницу,

указала  на  кровати, пожелала  спокойной  ночи  и с  лампой,  озарявшей  ее

моложавое лицо, ушла в свою комнату.

     Через минуту вдруг оттуда раздался ее тихий,  но долгий смех. Что-то ее

очень смешило, и она явно не могла удержаться.

     -- Что случилось? - не удержался и я.

     --  Да ничего, -ответила она,-  вспомнила свою  корову. Когда я ее

дою, она иногда  норовит спрятать молоко  для теленка.  Сегодня, когда  я ее

доила, она спрятала молоко и сразу же обернулась на меня, мол, догадалась я,что она спрятала молоко, или поверила, что оно кончилось. Хитрющая! Сразу же оглянулась!

     Она дунула в лампу, и свет под дверями исчез.

     --  Господи,  не забывай о  нас!-  проговорила она,  как  бы  любовно

напоминая Богу о его некоторой рассеянности.

     Все  стихло. Я  лежал,  прислушиваясь  к задумчивым  шорохам  и скрипам ночного деревянного дома. В эту ночь я долго не спал. И мне было хорошо, что я  видел  счастливую  женщину.  Она была счастлива, потому что ясно знала  и следовала сюжету своего существования.

     Я  видел  десятки, а на всю страну их миллионы, несчастных  людей. Одни

несчастны из-за своей бедности и боязни стать еще бедней,  другие  несчастны потому, что разбогатели, но боятся, что не смогут усторожить свое богатство,третьи  несчастны  оттого, что просто не знают, для чего жить, и  все вместе несчастны оттого, что будущее страшит их хаосом жестокой бессмысленности.

     Сюжет существования важнее  всяких экономических  законов, вернее, сами экономические  законы  могут  работать  только тогда, когда у человека  есть сюжет существования.

     Если вкладчики перестают верить в сюжет  существования  банка  --  банк

лопается. Если граждане страны не улавливают сюжет существования государства-оно разваливается. Дайте сюжет! Дайте сюжет!

     Вот он есть у этой женщины, и она счастлива, несмотря ни на что.

 

 

   Текст  подготовлен  для   некоммерческого  распространения.   OCR:   С.

Виницкий.

Подробнее на livelib.ru:
www.livelib.ru/book/1000503133-syuzhet-suschestvovaniya -sbornik-fazil-iskander