|
Бабушкин день.
Бабушка сидела на крыльце, держа в
руках почтовую открытку, и как-то странно улыбалась. Она не ответила на мое
приветствие и еще долго не замечала меня. А, я недоумевая, почему бабушка не
радуется встрече со мной, примостилась рядом и, прильнув к ее плечу, заглянула
в почтовую открытку. «Ксюша, - было написано там твердым, ровным почерком, - я
всю жизнь любил только тебя. Максим».
«Бабушка, - прошептала я, - ты
получила объяснение в любви?». Мой удивленный шепот заставил оглянуться
бабушку, и она, наконец-то заметила меня. »Не спрашивай сейчас меня ни о чем,
внученька, я сегодня не твоя бабушка, я сегодня – Аксинья».
Через несколько минут мы пили с ней
чай с малиной и пели любимую песню ее юности.
Вечером бабушка, помолодевшая, с
сияющими глазами, принаряженная, впервые рассказала мне о своей жизни.
«Знаешь, внученька, я ведь родом из
бедной крестьянской семьи. Восемь дочерей было у моего отца с матерью и ни
одного сына. Земли у отца было мало. Бедность. В 1916 году, тогда мне было 16
лет, проезжал мимо нашего села питерский барин. Отдыхал он у нас в саду, и
очень я ему понравилась, вот и взял меня в город, в свой дом прислугой. Барин и
барыня добрые были хозяева, а я у них залу убирала, да с маленькими детьми
Петей и Гаврюшей играла. Кормили меня хорошо, и с того ли, нет, но я расцвела,
как сад весной. Старший их сын, Максим, что учился в университете, стал на меня
заглядываться. Пойду я с ребятишками в сад гулять, и Максим с нами.
Рассказывает мне все, читать и писать научил меня. Полюбили мы друг друга, но
недолгой наша любовь была. Арестовали моего Максима за участие в какой-то
студенческой сходке и в Сибирь отправили. Только и передал мне через своего
друга записку.
Бабушка открыла сундук, достала
шкатулку с документами (бумагами, как она говорила), и, волнуясь, показала мне
пожелтевший, истертый листок. На нем я прочла: »Аксинья,
жди меня! Максим».
«После революции, - продолжала
бабушка свой рассказ, - уехала я к своим родителям. Когда уезжала,
оставила адрес свой его родителям, да не
передали они ничего, это уж я потом узнала, не захотели меня своей невесткой
назвать. А я долго замуж не шла, все ждала его. Сватали меня многие. Старой
девой уже называли, тогда ведь рано замуж выходили. А в конце 20 года вышла за
деда твоего Василия. Он тогда с гражданской войны вернулся, израненный весь.
Хорошо мы с ним жили! Да вот однажды (мать твоя Прасковья и дядя Петр уже были
у меня) Максим мой объявился.
С поля я пришла, зашла в избу и ахнула:
Василий и Максим
сидят оба за столом.
Один – любимый, другой – отец моих детей. Оба встали мне навстречу. Кинулась я
в ноги к Максиму: «Прости, не дождалась!». Прижалась щекой к мужу: »Ты теперь
моя глава». Гостил Максим у нас два дня, уехал, не простившись.
Бабушка смахнула слезу и продолжила:
«Деда твоего убили в 1943 году. Я так и прожила одна. Помолчав, добавила: «А
Максим мой, значит, жив. Надо же, через, сколько лет откликнулся.
Да слово то, какое хорошее прислал «люблю»,
мне его ведь за всю мою долгую жизнь никто и не сказал ни разу.
Бабушка убрала почтовую открытку в
шкатулку и, светло улыбнувшись, прошептала: «Вот, и разберись в жизни».
Много лет прошло с тех пор, давно уже
нет в живых моей бабушки, а я до сих пор помню тот счастливый
бабушкин день и саму бабушку, помолодевшую,
счастливую с почтовой открыткой в руках.
|
