На
тридцатой последней версте, ничего не суля хорошего,
Под
моими ногами устало хрустеть
Ледяное
ломкое крошево
Самый
страшный путь из моих путей!
На
20-й версте… как я мог идти?
Шли
навстречу из города сотни детей…
Сотни
детей замерзали в пути!
О
да – иначе не могли
Ни
те бойцы, ни те шоферы,
Когда
грузовики вели,
По
озеру в голодный город.
Холодный
ровный свет луны.
Снега
сияют исступленно,
И
со стеклянной вышины
Врагу
отчетливо видны
Внизу
идущие колонны
И
воет, воет небосвод,
И
свищет воздух, и скрежещет,
Под
бомбами ломаясь, лед,
И
в озеро в воронки плещет.
Но
вражеской бомбежки хуже, еще мучительней и злей
Сорокаградусная
стужа, владычащая на земле.
Казалось
– солнце не взойдет.
Навеки
лунный свет и лед
И
голубой свистящий воздух.
Казалось,
что конец земли…
Но
сквозь остывшую планету
На
Ленинград машины шли
Он
жив еще. Он рядом где-то.
На
Ленинград, на Ленинград! Там на два дня осталось хлеба.
Там
матери под темным небом у булочной стоят
И
дрогнут, и молчат, и ждут, прислушиваются тревожно:
-
К заре сказали, привезут… Гражданочки, держаться можно…
Да,
мы познали в декабре – не зря священным даром назван
Обычный
хлеб! И тяжкий грех – хотя бы крошку бросить на земь!
Таким
людским страданьем он, такой большой любовью братской
Для
нас отныне освящен, наш хлеб насущный, ленинградский!
Дорогой
жизни шел к нам хлеб,
Дорогой
дружбы многих к многим.
Еще
не знают на земле
Страшней и радостной дороги.
